Открытие природы: Путешествия Александра фон Гумбольдта. Андреа Вульф

постиг природу одновременно мыслью и чувством.

      Часть II

      Прибытие: Накопление идей

      4. Южная Америка

      Куда бы ни обратились Гумбольдт и Бонплан в их первые недели в Кумане, что-то новое завладевало их вниманием. Ландшафт продолжал зачаровывать его, сообщал Гумбольдт{282}. Пальмовые деревья были украшены великолепными алыми цветами, птицы и рыбы, казалось, соревнуются калейдоскопом окрасок, и даже речные раки были небесно-голубыми и желтыми. Розовые фламинго стояли на берегу на одной ноге, и развевающиеся на ветру листья пальм испещряли белый песок мозаикой тени и солнца{283}. Там были бабочки, обезьяны и так много различных видов растений, что Гумбольдт писал Вильгельму: «Мы носимся круго́м как сумасшедшие»{284}. Даже обычно невозмутимый Бонплан высказывал опасение, что «повредится умом, если вскоре чудесам не настанет конец»{285}.

      Гумбольдту, всегда гордившемуся своим систематическим подходом, теперь трудно было найти рациональный способ изучения всего его окружающего{286}. Их коллекции росли так стремительно, что приходилось заказывать пачки бумаги для гербариев; и иногда они находили так много образцов, что с трудом могли донести их назад домой{287}. В отличие от других натуралистов Гумбольдта не интересовало заполнение таксономических пробелов – он собирал скорее идеи, чем просто объекты естествознания. Это было «впечатление о целом», писал Гумбольдт, которое пленяло его более, чем что бы то ни было{288}.

      Гумбольдт сравнивал все, что видел, с тем, что прежде наблюдал и изучил в Европе. Что бы он ни поднимал – растение, камешек или насекомое, – его память спешила назад к тому, что он видел дома. Деревья, росшие на равнинах вокруг Куманы, с ветвями, образующими подобные зонтикам навесы, напоминали ему итальянские сосны{289}. Наблюдаемое на расстоянии море кактусов создавало тот же эффект, что и травы низинных болот в северных широтах{290}. Здесь была долина, напомнившая ему английский Дербишир{291}, и пещеры, похожие на таковые в немецкой Франконии и Карпатских горах в Восточной Европе{292}. Все казалось так или иначе связанным – идея, которая начнет формировать его представление о мире природы всю последующую жизнь.

      Никогда еще Гумбольдт не был таким счастливым и работоспособным{293}. Жара шла ему на пользу, лихорадка с нервным истощением, преследовавшие его в Европе, исчезли. Он даже набрал некоторый вес. Днем он и Бонплан собирали образцы, по вечерам они вместе писали свои заметки, а ночью занимались астрономическими наблюдениями. Одной такой ночью они просидели в трепете несколько часов, наблюдая метеоритный дождь, исчертивший небо тысячами белых полос{294}. Письма Гумбольдта домой полны восторга, они привнесли этот диковинный мир в элегантные салоны

282

AH to WH, 16 July 1799, AH WH Letters 1880, p. 11.

283

AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 2, p. 183–184; AH to WH, 16 July 1799, AH WH Letters 1880, p. 13.

284

AH to WH, 16 July 1799, ibid., p. 13.

285

Ibid.

286

AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 2, p. 239.

287

Ibid., vol. 3, p. 72.

288

AH to WH, 16 July 1799, AH WH Letters 1880, p. 13.

289

AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 2, p. 183.

290

Ibid., p. 194.

291

Ibid., vol. 3, p. 111, 122.

292

Ibid., p. 122.

293

AH to Reinhard and Christiane von Haeften, 18 November 1799, AH Letters America 1993, p. 66; AH to WH, 16 July 1799, AH WH Letters 1880, p. 13.

294

AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 3, p. 332ff.