Н. А. Бугров. Максим Горький

сказал:

      – Честь городу нашему… Чайку попить не желаете ли со мною?

      В «Биржевой» гостинице, где всё пред ним склонилось до земли и даже канарейки на окнах почтительно перестали петь, – Бугров крепко сел на стул, спросив официанта:

      – Чайку, брат, дашь?

      Зарубина остановил какой-то толстый, красноносый человек с солдатскими усами, старик кричал на него:

      – Полиции – боишься, а совести – не боишься!

      – Всё воюет языком неуёмным старец наш, – сказал Бугров, вздыхая, отёр слезу с лица синим платком и, проткнув меня острыми лучами глаз, спросил:

      – Слыхал я, что самоуком дошли вы до мастерства вашего, минуя школы и гимназии? Так. Городу нашему лестно. И будто бедность большую испытать пришлось? И в ночлежном доме моём живали?

      Я сказал, что, будучи мальчишкой, мне случалось по пятницам бывать у него на дворе, – в этот день он, в «поминок» по отце, давал нищим по два фунта пшеничного хлеба и по серебряному гривеннику.

      – Это ничего не доказует, – сказал он, двигая серенькими волосами редких бровей. – За гривенником и не бедные люди приходили от жадности своей. А вот что в ночлежном жили вы, – это мне слишком удивительно. Потому что я привык думать: из этого дома, как из омута, никуда нет путей.

      – Человек – вынослив.

      – Очень правильно, но давайте прибавим: когда знает, чего хочет.

      Говорил он солидно, как и подобало человеку его положения, слова подбирал осторожно, – должно быть, осторожность эта и делала его речь вычурной, тяжёлой. Зубы у него мелкие, плотно составлены в одну полоску жёлтой кости. Нижняя губа толста и выворочена, как у негра.

      – Откуда же вы купечество знаете? – спросил он, а выслушав мой ответ, сказал:

      – Не всё в книге вашей верно, многое же очень строго сказано, однако Маякин – примечательное лицо! Изволили знать такого? Я вокруг себя подобного не видал, а – чувствую: такой человек должен быть! Насквозь русский и душой и разумом. Политического ума…

      И, широко улыбаясь, он прибавил весело:

      – Очень поучительно подсказываете вы купцу, как ему жить и думать надобно, о-очень!

      Подошёл Зарубин, сердито шлёпнулся на стул и спросил не то – меня, не то – Бугрова:

      – Дал денег?

      Вопрос его так смутил меня, что я едва не выругался и, должно быть, сильно покраснел. Заметив моё смущение, Бугров тотчас шутливо спросил:

      – Кто – кому?

      Я в кратких словах объяснил мою нужду, но Зарубин вмешался, говоря:

      – Это он не для себя ищет денег, он живёт скудно…

      – Для кого же, – можно узнать? – обратился ко мне Бугров.

      Я был раздражён, выдумывать не хотелось, и я сказал правду, ожидая отказа.

      Но миллионер, почёсывая скулу, смахивая пальцем слезу со щеки, внимательно выслушал меня, вынул бумажник и, считая деньги, спросил:

      – А – хватит суммы этой? Путь – дальний, и всякие случаи неудобные возможны…

      Поблагодарив его, я предложил дать расписку, – он любезно