Пожары. Максим Горький

хозяин хорошо выпил и заснул на диване, а я, вспомнив о пожаре, уговорил Сысоева рассказать мне о его «примете». Прихлёбывая бенедиктин, разбавленный коньяком, – пойло, от которого уши Сысоева вспухли и окрасились в лиловый цвет, – он стал рассказывать в шутливом тоне, но скоро я заметил, что тон этот не очень удаётся ему.

      – Я бросил в огонь ногти мои, остриженные ногти, – смешно? Я с девятнадцати лет сохраняю остриженные ногти мои, коплю их до пожара, а на пожаре бросаю в огонь. Заверну в бумажку вместе с ними три, четыре медных пятака и брошу. Зачем? Отсюда и начинается чепуха…

      – Когда мне было девятнадцать лет, был я забит неудачами, влюблён в недосягаемую женщину, сапоги у меня лопнули, денег – не было, заплатить университету за право учения – нечем, а посему увяз я в пессимизме и решил отравиться. Достал циан-кали, пошёл на Страстной бульвар, у меня там, за монастырём, любимая скамейка была, сижу и думаю: «Прощай, Москва, прощай, жизнь, чёрт бы вас взял!» И вдруг вижу: сидит рядом со мною эдакая толстая старуха, чёрная, со сросшимися бровями, ужасающая рожа! Вытаращила на меня глаза и – молчит, давит.

      – «Что вам угодно?»

      – «Дай-ко мне левую руку, студент», – так, знаете, повелительно требует, грубо…

      Рассказчик посмотрел на храпевшего хозяина, оглянул комнату – особенно внимательно её тёмные углы – и продолжал тише, не делая усилий сохранить искусственно весёлый тон.

      – Протянул я ей руку и – честное слово – почувствовал на коже тяжесть взгляда её выпуклых глаз. Долго она смотрела на ладонь мою и наконец говорит:

      – «Осуждён ты жить» – так и сказала: «осуждён!» – «Осуждён ты жить долго и легко, хорошо».

      – Я говорю ей: – «Не верю в эти штучки – предсказания, колдовство…»

      – А она:

      – «Потому, говорит, и уныло живёшь, потому и плохо тебе. А ты попробуй, поверь…»

      – Спрашиваю, посмеиваясь:

      – «Как же это можно – попробовать верить?»

      – «А вот, говорит, остриги себе ногти и брось их в чужой огонь, но – смотри, – в чужой!»

      – «Что значит – чужой огонь?»

      – «Ну, говорит, как это не понять? Костёр горит на улице в морозный день, пожар, или сидишь в гостях, а там печь топится…»

      – Потому ли, что умирать мне, в сущности, не хотелось, – ведь все мы умираем по нужде даже и тогда, когда нам кажется, что это решено нами свободно, – или же потому, что баба эта внушила мне какую-то смутную надежду, но самоубийство я отложил, до времени. Пришёл домой, остриг ногти, завернул в бумажку, ну-ко, попробую колдовство?

      – Не прошло недели, как утром вспыхнул пожар на Бронной, против дома, где я жил. Привязал я к ногтям моим старый гвоздь и швырнул их в огонь. «Ну, думаю, готово! Жертва принесена, – чем ответят мне боги?» Был у меня знакомый математик, он знаменито играл на биллиарде и бил меня, как слепого. Предлагаю ему, чтоб испробовать силу колдовства: «Сыграем?» Пренебрежительно спрашивает: «Сколько очков дать вперёд?» – «Ничего, ни нуля». Можете себе представить, что со мной было, когда я обыграл его!