Сладкий хлеб мачехи. Вера Колочкова

сестра… Хотя, если честно, Глебка, я тоже своей тетки побаиваюсь. Ты же знаешь, какая она у нас боевая!

      – Да уж знаю. Классная бабка! Так матюками концептуально по телефону кроет, что уши в трубочку сворачиваются. Таких даже по телевизору не услышишь! Ты знаешь, что она недавно отцу заявила?

      – Что? – испуганно вскинула на пасынка глаза Бася.

      – А что будто мы с отцом, такие-рассякие, тебя вот уже десять лет как хотим, так и пользуем… Представляешь, так отцу прямым текстом и заявила! И слово такое противное подобрала – пользуем! Я сам слышал.

      – Глебка! Ну как тебе не стыдно? Чего ты повторяешь всякую ерунду!

      – Так она сама так говорит! Я при чем? – возмущенно растопырил карие глазищи Глеб. – Если б она не говорила, я бы и не повторял!

      – И что с того, что она так говорит! – не сдавалась Бася. – У нее просто характер такой… не из легких. Неуживчивый, своеобразный… Понимать же надо! А что в выражениях не стесняется, так этому тоже свое объяснение есть. Она меня таким способом любит, понимаешь? Способом нападения. А что делать – жизнь у них с мамой тяжелая была. Если бы тетя Дуня огрызаться не научилась, то, наверное, тоже овцой забитой около отца-деспота всю жизнь прожила, как мама. Ты знаешь, на самом деле тетя Дуня маму очень, очень жалела, хоть и ругала в письмах за беззубость на чем свет стоит. А когда я школу закончила, она сразу меня к себе позвала, в институт поступать. Чего тебе, говорит, в глухой провинции пропадать? Ну, я и поехала… Поступить не поступила, зато вас с отцом встретила и полюбила…

      Последнее слово вдруг ни с того ни с сего застряло в горле, съежилось комком, ударило в нос так и не пролитыми слезами. Вот не зря говорят, что все исходящие из организма слезы выплакивать до конца надо, иначе они потом выскочат в самый неподходящий момент.

      Тихо шмыгнув носом, она встала со стула, торопливо развернулась к плите, со звоном подняла крышку со сковородки с омлетом.

      – Глебушка, ты добавки будешь? Давай еще, а?

      – Нет. Я наелся. Ты только не реви, пожалуйста. Не надо.

      – А я и не реву… С чего ты взял?

      – Ой, да не держи меня за малолетку, мам! Что я, ситуацию не отражаю, по-твоему?

      – В… каком смысле – не отражаешь? Что ты имеешь в виду, Глебушка?

      – Что, что… Это ж ослу понятно что. Мам… Да расслабься ты, честное слово! Забей на него! Подумаешь, пусть он налево сходит! Да у всех наших пацанов отцы такие! А у Борьки так вообще… Отец все время туда-сюда мечется, уходит-приходит, уходит-приходит… А матери Борькиной это по фигу! То есть фиолетово – полностью! Она только смеется, говорит, левак укрепляет брак…

      – Не знаю, не знаю, Глебушка… – так и не смея развернуться от плиты, тихо проговорила Бася. – Может, и впрямь маме твоего Бориса так удобнее. А я – не могу. Мне стыдно. Тем более мне именно с тобой говорить на эту тему стыдно. Давай не будем, а?

      – Мам, да ты сядь… Почему стыдно-то? Я ж тебе не чужой! Сядь, мам.

      – Да ну…

      Не оборачиваясь от плиты, она вяло махнула рукой, подняла лицо, изо всех