На Васильевский остров…. Александр Мелихов

как раз сейчас и обмывают, только, увы, в обрез на своих. Но, конечно же, он будет счастлив со мной работать и, разумеется, при первой же…

      Познакомься, это Фил, ауэ босс, ха-ха – белобрысый, разбагровевшийся Фил улыбался глуповато, как всякий, кто пытается выказать любезность, не понимая, что происходит. Фил что-то просительно залопотал, Коноплянников мучительно старался соответствовать: в наше с ним время английским серьезно занимались только такие космополитические сверхинтеллигентки, как Соня Бирман, Самая Умная Девочка На Курсе, да еще шизики вроде Мишки, которым тесен не только собственный язык, но и собственное тело. Чтобы не торчать столбом, я присел к столу для заседаний, за которым, судя по творческому беспорядку опрокинутых бутылок и недоеденных бутербродов, уже давно пировала коноплянниковская дружина – почти все незнакомые. Намылился вторично войти в утекшую воду… Но теперь я умею не смущаться, попадая в смешное положение.

      В бок мне уперлось что-то небольшое, но остренькое и неукоснительное. В былые времена я каким-нибудь недовольным движением непременно выразил бы протест, но сегодня я не протестую против уже свершившихся фактов: там, где ты никто, людям трудно заметить и твое материальное существование – максимум сумеешь перебраться из ничтожеств смирных в ничтожества склочные. Я отодвинулся и обнаружил, что вминается в меня козлиный позвоночник – батюшки, Хмелькова! Его обтянутое костлявое личико теперь охватывали просвечивающие клубы бороды, а рыжие глаза горели совсем уж пророческим пламенем. Кивая этой гниде, я осклабился с утроенной любезностью и поспешил отвернуться без лишней поспешности.

      Наука бывает бессердечнейшей кокеткой: поманит, позволит коснуться края своих одежд – да так и продержит до конца твоих дней. Если не хватит мужества ампутировать ее вместе с прикипевшей кистью. Но Хмельков ни в чем не желал урезывать собственный образ: если его куда-то не пустили, значит, там сидят гадкие люди. От неизбежной участи благородным лаем провожать из кювета проносящиеся мимо авто его спас милосердный дар богов – заикание: каждого, пронзало чувство невыносимой вины перед этой надзвездной ранимостью, интеллигентностью, порядочностью… Даже экзаменаторы старались услужливо закончить вместо него: «Производная», когда он начинал – свое угрожающее «П,…» – но Хмельков оскорбленно отвергал поддержку, садистически возвращаясь к самому началу испорченной фразы: «Т,…» А уж я прямо изнемогал от стыда за то, что на меня вечно сыплются пятерки, что я всегда ухитряюсь зашибить деньгу, а также умею ладить со всеми окрестными хамами и прохвостами (потому что сам недалеко от них ушел).

      После университета мне приходилось, жертвуя полезными связями, устраивать его на новое место примерно каждые девять месяцев – заноза его принципиальности вызревала приблизительно столько же, сколько и человеческий плод. Когда меня начали печатать в Москве и пускать на столичные семинары, я старался всюду протащить и его,