Евгения Гранде. Тридцатилетняя женщина. Оноре де Бальзак

посмотрел на Нанету; она еще была бледна от испуга.

      – Ну, – сказал развеселившийся бочар, – так как сегодня день рождения Евгении, а ты чуть-чуть не упала, так выпей стаканчик кассиса.

      – Ну да ведь я его заслужила, – отвечала Нанета, – другой непременно разбил бы бутылку, а я бы сама прежде разбилась, а не выпустила бы ее из рук, сударь.

      – Бедняжка Нанета! – сказал Гранде, наливая ей вина.

      – В самом деле, не ушиблась ли ты, Нанета? – с участием спросила ее Евгения.

      – Нет, я удержалась, сударыня, поясница выдержала.

      – Ну, так как сегодня день рождения Евгении, то я вам ее исправлю, эту ступеньку; хоть она еще и теперь годится, да вы неловкие и ходить-то не умеете.

      Гранде взял свечку, оставил дочь, жену и Нанету при одном только свете камина, пылавшего ярким огнем, и пошел в чулан за гвоздями и за досками.

      – Не помочь ли вам, сударь? – закричала Нанета, услышав стук топора на лестнице.

      – Э, не нужно! Ведь недаром же я старый бочар.

      Гранде, поправляя свою лестницу, припомнил бывалую работу в молодые годы свои и засвистал, как всегда прежде за работою. В это время постучались у ворот трое Крюшо.

      – Это вы, господин Крюшо? – сказала Нанета, отворив гостям двери.

      – Да, да, – отвечал президент. Свет в зале был для них маяком, потому что Нанета была без свечки.

      – А, да вы по-праздничному! – сказала Нанета, слыша запах цветов.

      – Извините, господа, – кричал Гранде, услышав знакомые голоса друзей своих, – я сойду сейчас к вам. Я не гордец, господа, и вот сам вспоминаю старину, как, бывало, возился с долотом и топором.

      – Да что же вы это, господин Гранде! И трубочист в своем доме господин, – сказал президент, смеясь своему намеку, которого никто, кроме него, не понял.

      Г-жа Гранде и Евгения встали, чтоб принять гостей. Президент воспользовался темнотой и, приблизившись к Евгении, сказал ей:

      – Позволите ли, сударыня, пожелать вам, в торжественный день рождения вашего, счастия на всю жизнь вашу и доброго, драгоценного здоровья?

      И он подал ей огромный букет с редкими в Сомюре цветами; потом, взяв за руки, поцеловал ее в плечо с таким торжественным и довольным видом, что Евгении стало стыдно. Президент был чрезвычайно похож на заржавевший гвоздь и чистосердечно думал, что и он иногда умеет быть и грациозным, и обворожительным.

      Гранде вошел со свечой и осветил все собрание.

      – Не церемоньтесь, господин президент, – сказал он. – Да вы сегодня совершенно по-праздничному.

      – Но мой племянник всегда готов праздновать день, проводимый с мадемуазель Евгенией, – сказал аббат, подавая букет свой и целуя у Евгении руку.

      – Ну, так вот мы как, – сказал старый нотариус, в свою очередь поздравляя Евгению и целуя ее по-стариковски, в обе щечки. – Растем помаленьку! Каждый год до двенадцати месяцев.

      Гранде поставил свечу перед стенными часами. Потом, повторяя свою остроту, которая, по-видимому, очень ему понравилась, сказал:

      – Ну,