Вакханка. Лидия Чарская

нок сумеет встать сразу на дружескую ногу с таким симпатичным благородным человеком, как Мишель Тишинский.

      Эту тираду Анна Игнатьевна закрепила продолжительным поцелуем, на который Клео – как называли молодую девушку друзья и знакомые ее матери – ответила лукавой и все понимающей улыбкой.

      Никому иному, как дочери драматической артистки Анны Игнатьевны Орловой, не подошло бы более ее прозвище Котенок. Шестнадцатилетняя Клео действительно таила в себе что-то кошачье. Ее хорошенькая, совсем еще детская и свежая рожица, с узкими, зеленовато-серыми, постоянно сладко щурящимися глазками, с наивным припухлым ребяческим и одновременно взрослым ртом и этими, унаследованными ею от отца рыжими, настоящими тициановскими волосами, золотым ореолом окружающими ослепительно белую кожу рыжей блондинки, наводила на мысль о каком-то пушистом, нежном и прелестном зверьке.

      – Будь спокойна, я сделаю все так, как ты этого хочешь, мама. И если этот твой Тишинский окажется таким же интересным и милым, как дядя Макс…

      Тут детское личико приняло совсем уже не детское выражение. И ноздри маленького вздернутого носа чуть вздрогнули в чувственном трепете.

      Анна Игнатьевна нахмурилась. Ее смуглое лицо далеко еще не увядшей красивой тридцативосьмилетней женщины с такими же зеленовато-желтоватыми, как и у дочери, глазами, однако не прищуренными, а со строгим вызовом смотревшими на людей, внимательно и зорко взглянули в кошачьи зрачки дочери.

      – Я не люблю, когда ты так шутишь, Клео, – проговорила она строго, и темный, чуть заметный румянец пополз по ее смуглым щекам.

      – Я нисколько не шучу, – сорвалось с алых детских пухлых губ Клеопатры. – Мне и в самом деле безумно нравится дядя Макс… Нравится с первых же классов гимназии, и все это знают. Только ты одна упорно не желаешь замечать этого. Ну да, не хочешь… Тебе это выгодно, мама, – почти шепотом закончила всю фразу Клео.

      Анна Игнатьевна вздрогнула, как под ударом кнута, под этим взглядом.

      – Если ты не хочешь со мною серьезно поссориться, Клео, не смей говорить таких глупостей. Я не потерплю, чтобы дядя Макс служил мишенью твоим глупым насмешкам, – процедила она сквозь зубы.

      – Я и не думаю смеяться, с чего ты взяла?

      Рыжий локон упал на лоб, зелено-желтоватые глаза блеснули из-под него лукаво и зло настоящим кошачьим блеском.

      Взоры матери и дочери на миг скрестились.

      В одном из них отразился самый неподдельный испуг, отчаянный страх потерять самое дорогое в жизни; в другом, молодом, горячем и злобном, старшая женщина прочла столько откровенной ненависти и затаенной угрозы, что не выдержала, дрогнула и опустила глаза.

      «Боже мой, за что? – думала Орлова. – Мой Котенок, моя девочка, моя дочь родная, выстраданная мною, любимая безгранично, и… такую злобу, столько жгучей ненависти она питает ко мне», – промелькнуло вихрем в голове женщины. Но страдальческое выражение не долго гостило на этом смуглом лице южанки. В следующее мгновение черные брови Орловой поднялись, и не то гордая, не то презрительная усмешка искривила ее губы.

      – Ты слишком еще молода, Клео, чтобы заниматься подобным вздором. Флирт, влюбленность и прочие глупости – все это не для твоих шестнадцати лет, поверь мне.

      – Но и не для тридцати восьми, не правда ли, мама? – снова прищурила свои кошачьи глазки молодая Орлова.

      Орлова-старшая вспыхнула, но нашла в себе силы подавить порыв гнева и только сурово взглянула на дочь. Но кошачьи глазки Клео ответили таким недоумением и невинным вопросом, что сама Анна Игнатьевна усомнилась в недобром намерении дочери посмеяться над ее запоздалою любовью.

      Неизвестно, чем окончился бы этот разговор, если бы не затрещал электрический звонок в прихожей, и почти одновременно с ним мимо уютного хорошенького уголка гостиной, где беседовали мать с дочерью, пробежала, виляя на ходу широкими бедрами, горничная Нюша, молодая особа с недвусмысленно истасканным лицом типичной петроградской горничной.

      А еще через минуту в гостиную входил высокий худощавый юноша в безукоризненно сшитой визитке, с добродушным безусым лицом и с ровным английским пробором, похожий на только что вылупившегося из яйца желторотого воробышка.

      – Глиста какая-то! – тут же оценила мысленно вошедшего гостя Клео, быстрым незаметным взглядом окинув его с головы до ног.

      «Ну и поклонник!» – казалось, хотели сказать ее откровенно смеющиеся кошачьи глазки.

      Но мелькнувший на мизинце юноши огромный чистейшей воды солитер сразу примирил Клео с непрезентабельном видом их молодого гостя, а прекрасно сшитый, несомненно, у лучшего портного столицы, костюм и вовсе смягчил ее сердце. В руках молодой человек держал роскошный букет красных роз.

      «Рублей двадцать, небось, ухлопал», – снова подумала не любившая стесняться в выражениях молодая девушка.

      – Вот, Клео, monsieur Мишель Тишинский, мой большой друг и приятель, – проговорила Анна Игнатьевна, протягивая юноше правую руку и левою принимая от него букет. – Надеюсь, что вы скоро подружитесь, детки. Моя дочь Клеопатра