Рассказы о прежней жизни (сборник). Николай Самохин

но я тянулся только вместе с бородой.

      – Пальцы… пальцы ему разлепи, – занервничал батюшка. – Куда ж ты тянешь! Ты мне так власы повырываешь.

      Но и пальцы отлепить не удалось.

      Я болтался на бороде у попа, как сосиска.

      Склоненное лицо батюшки багровело и покрывалось потом.

      Поднялась суета. Батюшка уже не усмехался.

      – Отцепляй пащенка! – хрипел он и ругался черным словом.

      Вмешался дед, всегда недолюбливавший «долгогривых», и дело закончилось большим скандалом.

      В результате батюшка ушел, не получив причитающийся ему по таксе десяток яиц и кусок свиного сала.

      А в моих отношениях с Богом образовалась трещинка, которой суждено было в дальнейшем расти и расширяться. И, честное слово, не по моей вине. Если уж на то пошло, я относился к Богу вполне дружелюбно. В то время, как вокруг говорили, что его нет, что он легенда, миф и опиум, я все же надеялся, что Бог существует, только спрятался где-то. Но однажды он появится – и тогда мы утрясем с ним наш маленький конфликт. Я даже выучил наизусть «Отче наш», чтобы по-хорошему приветствовать Бога. Эти надежды подогрел один из моих веселых дядек. Спасаясь от бесконечных «почему» племянника, он сказал, что Бог улетел в Америку. Однако, когда я выложил полученные сведения главной божьей заступнице бабке Акулине, рассчитывая утешить ее, бабка, погрозив мне черным кулаком, зловеще сказала: «Небось прилетит!»

      Это казалось мне странным: по словам бабки, Бог только о том и мечтал, как бы надрать мне уши, расшибить меня громом или отправить в ад, где я должен буду лизать языком раскаленную сковородку. Сковородку мне лизать не приходилось, но добела раскаленный на морозе топор я лизнул однажды из любопытства – так что представление о подобном удовольствии имел.

      Бог не прилетел.

      Но все же через несколько лет нашел способ поквитаться со мной.

      В первый послевоенный, шибко голодный год ходили мы с матерью покупать корову – вместо сломавшей ногу и прирезанной на мясо нашей Белянки. Шли мы в деревню Безруковку, к знакомой бабке Крылихе, и мать дорогой учила меня.

      – Ты, сынка, как будешь за стол садиться да из-за стола вставать – перекрестись. Бабка Крылиха набожная, черт её знает, что ей в голову встрянет – возьмет, да и не продаст нам корову.

      В избе у Крылихи густо, до головокружения, пахло мясными щами.

      – Васкя! – сердито кричала она сыну, собирая на стол. – Ты, что ли, идол, мясо из котла повытаскал?!

      – Ну я, – лениво сознавался толстомордый Васька. – Дак я же хлебное оставил, что лаешься.

      Хлебным мясом Васька называл постные куски, расслаивающиеся на ниточки, которыми сам он пренебрегал.

      За щами, помню, поданы были блины – белые и ноздреватые.

      Пресытившийся Васька макал их в сметану, высоко поднимал над столом и наблюдал, как сметана, стекая, пятнает белыми кружками клеенку.

      – Гля, маманя! – радовался он. – Ровно заяц пробег!

      Крылиха, занятая разговором с матерью,