Рассказы о прежней жизни (сборник). Николай Самохин

свернул самокрутку и принялся ждать.

      Прошло минут двадцать – гигантский отцов поплавок лежал на воде недвижно, как бакен.

      У меня тоже не клевало.

      Я помараковал немножко, перестроил удочку на верховую рыбу, сменил наживу и начал изредка потаскивать красноперых сорожек.

      Отец вроде даже и не смотрел в мою сторону. Только закаменевшая скула его выражала презрение. Играть с рыбой в догоняшки, караулить мельчайшую поклевку, подсекать – было, видать, ниже его достоинства. Он ждал верную рыбу. Ту надежную рыбу своего детства, которая подойдет и, не раздумывая, цапнет мертвой хваткой. Но рыба не подходила.

      Отец крепился.

      Я продолжал таскать сорожек. Так прошло еще с полчаса.

      Вдруг отец вскочил, ругаясь во всех святителей и угодников, выдернул удочку, изломал удилище о колено и зашвырнул далеко в озеро.

      – Не было рыбалки – и это не рыбалка! – заявил он.

      Отец до самой смерти все мечтал съездить как-нибудь в родные места. Побродить с ружьишком по околкам, позоревать на Бурле.

      Мечтал он, по своему обыкновению, азартно и шумно.

      – А что, Миколай, а! – возбужденно говорил он. – Вот возьмем и подадимся!.. Я компенсацию брать не стану, ей-бо не стану – уйду в отпуск, и зальемся мы с тобой! – (Отец ни разу в жизни не ходил в отпуск, а брал компенсацию – отдыхать он не умел, да и денег нам вечно не хватало.) – Читал, что Григорий пишет?.. Рыбы в Бурле развелось – тьма! Сама, говорит, на берег скачет.

      Я поддакивал отцу, хотя смутно чувствовал, что ехать туда нам нельзя. Наверное, в глубине души понимал это и отец. Он так и не съездил в Утянку.

      Не поеду туда и я.

      Не поеду, потому что боюсь разрушить легенду. Боюсь вместо чистейшей, уютной сказочной Бурлы найти пересыхающую замарашку, в которой местные механизаторы купают своих железных коней.

      Но время от времени я вижу во сне какую-то речку. Вернее, уголок её, всегда один и тот же. Сон этот цветной и неподвижный. Прямо от ног моих полого сбегает к воде серебристый, словно бы прихваченный морозцем, песочек, редкий молочный туман стоит над темной водой, над двумя продолговатыми песчаными островками, проступающими на середине плеса; левее островков река сужается, берега становятся круче, и тихие, почему-то сиреневые ветлы нависают там над водой.

      Картина эта так неправдоподобно красива, что сладкая боль всякий раз сжимает мне сердце.

      – Ма, что-то мне все речка одна снится, – признался я однажды матери. – К чему бы это, как думаешь?

      Мать – храбрая толковательница снов – на этот раз засмущалась.

      – Дак что же, сынок, – с виноватой улыбкой сказала она. – Ведь ты на речке родился.

      Я не сразу понял. «Ну да, разумеется, на речке, поскольку деревня наша Утянка стояла на крутом берегу…»

      – Да нет сынок, на самой речке, – объяснила мать. – В лодке я тебя родила.

      Так я узнал тайну своего рождения.

      Оказывается, в тот день мать с одной из своих многочисленных золовок