Рассказы о прежней жизни (сборник). Николай Самохин

– вместе, а от Кургуза – врозь, – замечал непреклонный товарищ Мунехин.

      – Командуешь теперь, – говорила Татьяна. – Да ты еще в соплях путался, когда моего отца колчаки сожгли.

      – Шагай, шагай, перерожденка! – подгонял ее товарищ Мунехин. – Нечего отцом прикрываться!

      Как товарищи Мунехин и Ерохин обыскивали Татьяну Гришкину, чем стращали – этого никто не видел и не знает. Зато многие видели в тот день другое. Вдруг распахнулись двери сельсовета и наружу выскочили красные, как кумач, Мунехин и Ерохин. Следом за ними, в одной нижней рубахе, с распущенными волосами, вымахнула Татьяна.

      – Стой! – весело кричала она, – Мужики! Куда ж вы! Еще не всю обыскали! Дайте я рубаху сыму!

      – Сдурела! – обеими руками замахал товарищ Ерохин. – Уйди в помещению! Не срамись!

      Мунехин ничего не говорил. Только все ширял наганом мимо кобуры и дергал худою щекой.

      Денег они так и не нашли…

      Вечером приехал с заимки Прохор. Соседи его перевстрели и рассказали про весь сыр-бор.

      – Коня матери не отдавай, – советовали многие. – Отдашь – дурак будешь. Заворачивай прямо к деду Мосею – и шабашь. Зря вы, что ли, с Татьяной на их, чертей, столько горбили.

      Прохор, однако, сделал по-другому. Он бросил невыпряженного коня у ворот, даже во двор не завел, минуя деда Мосея, прошел к тётке Манефе Огольцовой, купил у неё большую бутылку самогонки и тут же возле избы выпил из горлышка.

      Вокруг стояли любопытствующие – ждали, что будет дальше.

      Прохор посидел на бревнышках, подождал, когда самогон ударит в голову, потом поднялся и, напрягши шею, страшным голосом крикнул:

      – Запалю!

      Помолчал чуток, мотнул по-лошадиному головой и закричал еще страшнее:

      – Серёгу убью!! А вековух перевешаю!

      Сбычившийся, затяжелевший от самогона, Прохор шел вдоль деревни, и улица была ему узкой. Со всех сторон, сигая через плетни и канавы, бежали люди – смотреть, как Прохор Гришкин будет палить родную мать. Старухи прижимали к губам платки, суеверными взглядами провожали его пьяную спину. Впереди Прохора, поддергивая портки, шпарили мальчишки. Лаяли собаки. Красная в предзакатных лучах пыль вставала за спиной Прохора, как зарево пожара.

      – Запалю! – шумел Прохор, и казалось, что этот крик кидает его от прясла к пряслу.

      Бабку Пелагею добровольные курьеры упредили. Она выбежала за ворота, упала на колени и заголосила:

      – Убивают!.. Люди добрые!

      В избе ревели дурниной обнявшиеся Нюрка и Глашка.

      Отчаюга и драчун Сергей, почему-то боявшийся обычно смиренного старшего брата, выскочил из дому, пропетлял, как заяц, по коноплям, кинулся с берега в речку и уплыл на другую сторону.

      Всю эту жуткую панику прекратил подоспевший товарищ Мунехин. Товарищ Мунехин прибежал распоясанный, без нагана, и когда заступил он – низкорослый и щуплый – дорогу крепкому Прохору, всем показалось сперва, что это малый чей-то балует. Но столько было отчаянности в распаленных добела глазах товарища Мунехина, что