Разбитое зеркало (сборник). Валерий Поволяев

решение, но Тихонов думал об ответственности перед начальством и ничего с собою поделать не мог.

      Так уж устроен русский человек, а точнее – мужик русский: заглядывать в начальственный рот и заранее страшиться того, что он может услышать.

      – Есть не обсуждать приказы! – пробормотал Побежимов покорно и на несколько минут захлопнул рот на щеколду: решил послушать, чего же еще скажет лейтенант Тихонов.

      А лейтенант ничего больше и не сказал – собственно, ему было важно принять решение, надавить на самого себя, сломать собственное сопротивление, а после этого… после этого все уже становится мелким, даже неприметным, главное после всего этого – достойно донести свой крест до конца. Так, наверное, раньше поступали все служивые люди, державшие в руках оружие.

      – В общем, Саша, ты знаешь, как действовать дальше, если мы столкнемся с немцами, – сказал лейтенант Побежимову. – Сержант Стренадько – твой заместитель. На всякий случай зовут его Костей.

      – Да знаю я, знаю. – Побежимов приподнялся, вгляделся в длинную плешину, подступавшую к оврагу: ему показалось, что там чего-то зашевелилось, будто ползет к ним одинокий автоматчик. Но ничего этого не было.

      Жесткая сохлая трава, немного дальше – расплывающиеся в пространстве прозрачные деревья, наполовину искалеченные, чуть в стороне – небольшая березовая рощица, хотя деревья ее на березки были похожи мало: нежная атласная бель их давно уже стала черной, будто по ней прошлась сапожным гуталином могучая сила, листьев на ветках почти не было – все съедено огнем. Рощица эта рождала в душе тревожные ощущения. Побежимов отер лицо ладонью и сел.

      – Чего, заметил кого-то? – спросил лейтенант.

      – Показалось.

      Они хорошо перевели дух в этом овраге, лейтенанту промыли рану – нога у него уже начала опухать, стала багровой, покрылась каплями пота. Побежимов озабоченно покрутил головой: хорошо бы из мякоти вытащить пулю… Но как?

      Это можно сделать только на операционном столе. А до берега Волги, где в какой-нибудь палатке, пропахшей бинтами, спиртом и кровью, можно найти очумелого хирурга с красными от бессонницы глазами, идти еще километров двадцать… Побежимов сгреб в свою большую ладонь лицо, сжал его, проговорил бесстрастно:

      – Все, надо идти дальше. – Глянул вопросительно на лейтенанта, потом перевел взгляд на обмотанную бинтами ногу, в глазах его появилось болезненное выражение: – Ну как?

      – В пределах терпимого, – спокойным голосом отозвался Тихонов.

      – Идти можем?

      – Можем.

      В эту минуту совсем рядом, на закраине оврага, заросшей густой лещиной, которую диковинным образом обошли и осколки и пули, раздался крик – кричал выставленный для охраны боец:

      – Немцы!

      – Мать твою! – выругался Тихонов и скомандовал голосом звонким, совершенно лишенным болезненной хрипоты: – К бою!

      Овраг зашевелился, люди спешно полезли наверх, к закраине, чтобы занять позицию повыгоднее. Справились с этим быстро.

      Разные