На всю жизнь. Лидия Чарская

окружила нас.

      – Ангел-барыня! Барченочек! Божье дитятко! Барышня-красавица! – лепетали они. – Поздравляем вас! – выводили они нараспев хором и мгновенно окружили Большого Джона. – Иван Иванович! Благодетель наш! В добром ли здоровье?

      – Слава Богу, друзья мои! – отвечает он своим веселым, добрым голосом. – Вот сегодня же буду просить отца принять несколько женщин к нам в сортировочное отделение на фабрику.

      – Дай тебе Господи здоровья, благодетель ты наш! – слышатся умиленные голоса.

      Тесная группа обступила моего отца, который раздает им мелкие монеты. Павлик пугливо жмется к матери. Нежный и хрупкий, он не выносит шума и суеты.

      А мои глаза уже видят там вдали синие воды озера, похожего на море, с реющими на нем белыми чайками парусов.

      Внезапно я чувствую, как что-то постороннее прикасается к моему боку там, где место кармана. Что-то проворно скользит по мне, как змея.

      – А!

      Я едва успеваю крикнуть. Живо оборачиваюсь.

      Что-то смуглое, черное, всклокоченное и оборванное шарахнулось в сторону. В ту же минуту слышатся дикие, пронзительные крики.

      – Держи! Лови! Левка у барышни портмоне из кармана стянул! Держи! Лови мошенника!

      И несколько взрослых фигур устремляются следом за небольшим оборванным, черным, как цыганенок, мальчуганом.

      С изумительными ловкостью и быстротою, мальчик не старше четырнадцати лет юркает в толпу, потом, изогнувшись, проносится мимо. За ним гонятся шесть или семь сильных, здоровых мужчин. Слышны их свистки, крики, злобная брань.

      – Лови! Держи! Разбойника лови, братцы! Мы те покажем, как у благодетелей воровать!

      Мое сердце сжимается болью за худенькую, жалкую фигурку.

      «Только бы не били его, только бы не били!» – выстукивает оно, сжимаясь от жалости.

      К отцу подходит огромный, костлявый человек со странными прозрачными глазами, с красным носом и впалыми щеками, обросший рыжей щетиной.

      – Это их староста, – шепчет мне мама. – Он, конечно, будет сейчас извиняться.

      Действительно, староста Наумский хриплым голосом говорит отцу:

      – Вы, ваше благородие, не бойтесь. Мы мальчонку проучим. Мы такого сраму не допустим. Мы хоть и пьяницы и бродяжки, а того у нас нет, чтобы благодетелей обижать.

      – Нет, нет. Не смейте его бить. Никакой расправы я не допускаю, – говорит отец строго и хмурит брови.

      – Ну, уж это наше дело. Мы позора на себя брать не хотим, – обрывает рыжий человек.

      – А, голубчик, попался! – свирепо накидывается он на кого-то, рванувшись вперед.

      Толпа раздается на обе стороны, и я вижу: четверо мужчин ведут воришку. Двое тащат его за руки, двое подталкивают в спину. Я вижу ужас, разлитый в зрачках мальчугана. Его помертвевшее от страха лицо, его спутанные кудри, нависшие по самые брови, и огромные черные сверкающие глаза, налитые животным ужасом. Он знает, какая жестокая расправа ждет его в казарме.

      Кто-то вырывает из его рук кошелек и передает мне.

      Мой