Циклы. Дмитрий Иванов

зидать.

      Утопая в печальной грусти,

      Я пришёл, чтоб сказать:

      «Где туманы росою зреют,

      Тонет небо в яркой заре,

      Без зазрения потерянной совести

      Я продолжу искать,

      Чтоб найти,

      И я буду идти,

      Чтобы прийти».

      9

      В запале юности туманной

      И безмятежно пылко страстной

      Во мне боролись с особливым изысканием

      За престол великой власти над сознанием

      Четыре грозных пары воинов, где каждый

      Отстоять стремился правоту отважно.

      И гасло небо вдруг, и снова загоралось,

      А в голове моей все так и не менялось.

      Тут злобе отдана вся власти сила,

      И стала там черна ума моя столица,

      И виделись враги в ста разных лицах.

      С остервенением боролась та с родными,

      А те, что не знакомы всегда были,

      Как дорогие гости принимались в залах.

      Погибло во мне, тогда казалось,

      Но все же бились остальные семь

      Бессмертных эго и моя душа, держа ярем.

      В какой-то миг туманных дней осенних

      Сменилась злоба на тяжелую тоску,

      И злоба, что уставши, средь восьмерых

      Явилась уже лишь только под мою душу стелилась.

      А я все тосковал по дням минувших лет,

      По всем ушедшим от нахальства злого духа,

      И тем, кем обагрил я этот свет.

      Я тосковал так долго и мятежно,

      Прошла зима, три белых месяца, что нежно

      Закутали меня в свои холодные одежды.

      И был уж я лишён тогда надежды,

      Когда внезапно из глубины духовной сечи,

      Явилась та, которую так ждал.

      И снова загорелись огнём свечи

      В глазах моих, и запылали речи,

      Разлившись изо рта, что возмужал

      В пучине действий боевых за разума свободу

      От едкой, разрушительной хандры,

      Уж лучше бы вернули бы мне злобу—

      Я в ней хотя бы мог бы как-то жить.

      Но полнился я вечным упоением,

      Хотя на царствии была одну всего неделю

      Моя мирская радость печали полных дней.

      О, как прекрасно было, просыпаясь,

      Являться миру этому весной

      Без лишней желчи и страды от ностальгии,

      И радоваться, что не свалилась в тень

      Моя мирская радость печали полных дней.

      И как же жаль, что утром мартовским,

      Открыв глаза, завыл я по-матросски.

      И чувствовал я что-то старой доброй злости,

      Но не она терзала душу мне,

      Ведь я бросал собаке чьей-то кости,

      И грел чужие души на речей огне.

      Все, видимо, в другом, я как то закоптился,

      И помыслы, хоть чисты были, но грубы,

      И говорил я речи людям стиснув зубы,

      И не жалел я никакой страды.

      Я лишь никак не мог освободиться

      От это грубости тугого стиля,

      Но вышло все гораздо прозаичней—

      Её убило собственной гордынею статичной.

      И был лишен я всякого рассудка,

      И было так считал я сутки,

      А во мне пусто было и потом,

      Я видимо понявший, что мною

      Овладела пустота, облился я холодным потом,

      И выл, как волки воют, под луной.

      Нет ничего ужаснее смиренства

      С бездействием, что губит твой покой,

      Я это уяснил для себя с детства,

      Когда променял страсти дневников

      На бесполезное плевание в потолок.

      Затем все было куда проще:

      Июль был проведён в дубовой роще.

      В компании эгоистичных старых дубов

      Я думал что нашёл свою посуду.

      «Но снова будто не в своей тарелке»

      Подумал я, однажды меж дубов скитаясь.

      И не помог я гревшему котят на грелке

      Обычному, бездомному бомжу,

      И превратился даже не в ханжу.

      Я был один из сотен тысяч тех,

      Кто вас завидев лежащими в толпе,

      Прошёл бы мимо или поднял смех.

      Но я стыдился в глубине души

      И променял последние свои гроши

      На танец в эгоизма пепле,

      Чтоб