Грозная дружина. Лидия Чарская

самопал и, не целясь, выпустил в богатыря-парня весь заряд из ручницы. Блеснул огонек, грянул выстрел. Молодец в алом кафтане громко ахнул и с яростным проклятием схватился за плечо. Алая струя крови брызнула из раны…

      – Никита Евсеич ранен! Гляди, робята! Держи старого филина! Вяжи его дьявола, и пащенка его заодно с ним! – бешеными криками загремели окружавшие каптану разбойники.

      В один миг был обезоружен старый Терентьич. Его выволокли из возка, с ругательствами и проклятиями перекрутили ему руки веревками и потащили в чащу.

      Следом за ним ринулся Алеша.

      – Куда, ястребенок? – схватил его за руку один из станичников.

      – И меня, и меня берите! Я заодно с дядькой, с Терентьичем… Жили вместе и помирать нам стало вместях, – сверкая глазами, крикнул отважный мальчик.

      – Ишь ты какой прыткий! Помереть завсегда успеешь, – усмехнулся кто-то из бродяг, – прежде дай с твоим батькой справиться. Как он в нашего есаула пальнул! По головке за то, само собой, не погладим.

      – Гей, – тут же добавил тот же голос, обращаясь к прочим станичникам, – пообчистите каптану, робята. Небось, немало в ней всякого добра да казны боярской припасено.

      Едва было отдано это приказание, как несколько ражих молодцов кинулись к каптане и с диким остервенением принялись хозяйничать в ней.

      Между тем раненый начальник, во главе небольшой кучки разбойников, углубился в чащу. Следом за ним вели связанных Терентьича и Егора. Подле злосчастного дядьки шагал Алеша, не отводя от Игната встревоженных глаз.

      Вскоре меж деревьев замелькали огни, зачернели новые силуэты людей… Их собралось около сотни на огромной лесной поляне, у нескольких разложенных тут и там костров.

      В стороне от других, у большого костра, на огне которого варилось что-то в тагане, подвешенном с помощью трех копий, сидел смуглый юноша с открытым веселым лицом, черными глазами и такими же кудрями, выбивавшимися из-под шапки.

      На нем был такой же как и у раненого есаула наряд, только вместо всякого оружия, заткнутого у того за пояс, висела большая, тонкой работы, кривая турская сабля с осыпанной дорогими каменьями рукояткой, так и бросавшаяся своим великолепием в глаза.

      – Летали серые коршуны и выследили гнездо кукушки. С поживой тебя, есаул, – обнажая улыбкой белые зубы, произнес черноглазый, отодвигаясь от костра и уступая место раненому начальнику.

      – Спасибо на такой поживе! Зацепил меня малость старикашка… Ну, да расправлюсь по-свойски с обидчиком моим. Попомнит, небось, на том свету, каково из самопала палить в есаула, – зловеще сверкнув очами в сторону связанного Терентьича, проворчал тот.

      – Давай его сюда, робя! Допрос ему чинить надо, – свирепо крикнул он тут же, обращаясь к приведшим пленника людям.

      Сильным, грубым толчком выдвинули старика вперед.

      – Ты – боярин? – резко спросил его есаул.

      – В жизни им не бывал. Мы простые гости[14] Московские, держали путь от престольного града домом обратно, – чуть внятно роняли

14

Купцы.