Идрис и Пифон. Андрей Владимирович Фёдоров

это не волновало. Он желал, дабы каждый услышал подтверждения его словам в каждой сказанной ею фразе, и не собирался давать бедняжке поблажек, пусть бы она даже при смерти тут валялась, очевидно, не в состоянии даже при этом хоть что-нибудь молвить. Деньги сами себя не заработают.

      – Всё в порядке? – спросил он, настырно ожидая ответа «да».

      – Да… – отвечала девушка, заливаясь слезами и тяжело дыша. Сидела вся бледная в полусознательном состоянии. Ей было так плохо, что от недостатка воздуха она буквально разорвала воротник, сорвав верхнюю пуговицу, душившую её в тот момент. А ком в горле от волнения, казалось, становился всё больше, не давая нормально дышать.

      – Тогда ответь, пожалуйста, в микрофон, чтобы все слышали. С кем я разговаривал?

      – С моим отцом…

      – Что с ним случилось?

      – Он был офицером в армии, командовал батальоном и погиб в Чечне в 2000 году. Мне тогда было всего десять лет.

      – Муж, я так понимаю, тоже офицер, если ваш отец остался им доволен, да?

      – Да…

      – А что с теннисом?

      – Я примерного с того же времени, что пошла в школу, начала заниматься настольным теннисом. Меня тренировал отец. Играть со старой ракеткой не выходило, и я завалила последние соревнования. Сильно тогда расстроилась, что увидел он, сказав: «Тебя подвела ракетка». Не для того она стиля игры, что я взяла себе на вооружение. Перед последней командировкой в Чечню он пообещал, что когда вернётся, купит мне новую, но, как вы уже поняли, он навсегда остался там, – вытерла слёзы.

      – А что про сына? Он тоже теннисист?

      – Да, – усмехнулась, насколько сумела со своим заплаканным видом, – та же самая проблема, что и у меня тогда. Не та ракетка. Но он уже сам перехотел заниматься.

      – Какая замечательная история, – подытожил Пустов, заканчивая разговор с ней, – встаньте.

      Та с трудом могла стоять на ногах, но повиновалась. Идрис обнял её крепко-крепко, словно отец и вполголоса, нежно, с любовью в голосе проговорил в полшума:

      – Всё будет хорошо! Слышите?

      – Да…

      – Вы верите мне?

      – Да-да…

      – Лучше поверьте в себя, ведь я уже верю в вас!

      – Хорошо! – отвечала она, и публика вновь раздалась бурными овациями. Дмитрий поцеловал её в щёку и усадил на место.

      – Чудо! – произнёс маг, пока возвращался на сцену, – чудо здесь и сейчас!

      Когда добрался, то развернулся, как заправский фигурист, на сто восемьдесят градусов перед публикой, заставив их подарить ему ещё одну порцию оваций. Соколов же потирал вспотевшие от волнения руки: «Ничего! Скоро будешь и не так перед ними выкручиваться, дабы доказать, что хоть что-нибудь можешь, кроме как вешать лапшу на уши…»

      Пустов поглядел на публику, насладился их глазами, жадно ловившими каждое его движение, вплоть до подёргиваний век или губ, настолько пристально пронзали его восхищённые и одураченные взгляды, что гарцуя перед ними, словно