Патч. Канун. Михаил Зуев

и всё оно снова заболело – как-то по-новому, не так остро, как тогда, но ощутимо.

      Странно, но эта боль не мучила Андрея. Где-то в глубине себя он понимал – и не требовалось ему никаких доказательств – что раз болит, то не всё еще в нем, с ним и для него потеряно.

      Росинант мягко катил по шоссе в сторону Пейи. Док привалился плечом к двери и рассеянно смотрел на дорогу, набегающую на автомобиль в лучах острого света фар. После заводного джингла: «Ninety! Ninety point eight FM! Sunshine! Sunshine radio![17]» неповторимый голос запел:

      There’s no chance for us

      It’s all decided for us

      This world has only one sweet moment

      Set aside for us.

      Who wants to live forever?

      Who wants to live forever?

      Who dares to love forever?

      Oh, when love must die![18]

      Человек за рулем вопросительно повернул лицо к Доку.

      – Да, – утвердительно кивнул ему Док.

      Глава 08

      Кадри разорвала картон замерзшей коробки с пиццей, открыла духовку, заляпанную жиром и копотью, зажгла газ, бросила мерзлый блин на противень. Достала было сигарету, но передумала курить в клетушке – потолок низко нависал над головой, это раздражало. Кадри взяла со стола банку пива, толкнула дверь кухни, ведущую в сад, и вышла наружу.

      То, куда она попала, можно было назвать садом, только если обладать развитым воображением. Крохотный квадратный пятачок, ограниченный с трех сторон оштукатуренной оградой в человеческий рост, а с четвертой – стеной домика, был завален всяческим старым хламом. Из-под него пробивался бурьян, а там, где хлама и бурьяна по какому-то недоразумению не было, торчали засохшие веники, когда-то бывшие кустами роз. Еще там были брошены два плетеных кресла, одно из них почему-то сохранило лишь три ноги, а вместо четвертой какой-то добрый человек подложил подпорку из красных кирпичей.

      Кадри опустилась в кресло, натужно скрипнувшее под ее тяжестью. Халат, наброшенный на голое тело, распахнулся, плетеное сиденье в нескольких местах укололо девушку в ягодицы. Кадри поморщилась. Вот только занозы мне в задницу не хватает. Закурила, глубоко затянулась. После паузы выпустила дым, открыла пиво, глотнула пару раз и достала телефон.

      – Hallo![19] – послышалось в динамике.

      Кадри молчала.

      – Rääkige siis![20]

      – Мама, это я.

      Теперь замолчала мать. Было слышно, как она тяжело, со свистом дышит в микрофон.

      – Мама…

      – Кадри, ты приедешь на Рождество?

      – Мама, я не знаю еще.

      Кадри знала. И мать знала тоже. От этого было еще тошнее, еще горче. Вот сидят разделенные тремя тысячами километров две женщины, когда-то бывшие родными – старая и стареющая. Две женщины. У одной за окном снег, на душе зима. А у другой – окна и того нет. Пыль да хлам.

      – Мама, мне тринадцатую зарплату на следующей неделе переведут, я сразу вышлю…

      – Tänan sind kallis[21].

      – Мама, ты больше не кашляешь?

      – Кашляю, меньше. Мне вчера Света звонила. У нее старшая рожает

17

Девяносто! Девяносто и восемь эф-эм! Саншайн! Саншайн радио!

18

У нас нет шансов,

За нас всё решено.

В этом мире есть лишь один сладостный момент,

Предназначенный для нас.

Кто хочет жить вечно?

Кто хочет жить вечно?

Кто осмелится любить вечно,

Когда сама любовь должна умереть?

19

Алло! (эст.)

20

Ну, говорите же! (эст.)

21

Спасибо тебе, дорогая (эст.).