Герцог с татуировкой дракона. Керриган Берн

сегодня снимет с головы повязки.

      Ее слова дошли до него только через минуту, и он открыл рот от удивления. Не только потому, что появился шанс снова видеть. Или дышать через нос. Но и потому, что она крепко прижала его руку к своей груди. Чуть ниже горла.

      Завязки царапнули костяшки его пальцев, и ряд пуговичек вдавился в ладонь.

      Она прижала щеку к его пальцам, и он почувствовал ее улыбку.

      Воистину, дуракам счастье, теперь он может умереть спокойно. Он заставил ее улыбнуться.

      Доктор Холкомб вошел уверенно, широко шагая.

      – Ну что, старина, как насчет того, чтобы снова посидеть?

      Раньше доктору Холкомбу он отвечал. Словами. Когда они были наедине. Ему никогда еще не приходилось говорить при мисс Везерсток, к тому же прижимающей его руку к своей груди.

      Должно быть, он кивнул, потому что почувствовал, как сильные руки Холкомба оказались между подушкой и плечами. Им троим пришлось повозиться, прежде чем в очередной раз его усадить.

      Закружилась тьма, и мир опрокинулся.

      Она не отпустила его. Схватив за руку, удержала его, словно якорь. Постепенно головокружение и звон в ушах прекратились, затихая, словно вибрация струны какого-то щипкового инструмента, теряя яркость и остроту, пока бесследно не исчезла.

      – Вы готовы? – спросил Холкомб.

      Он сглотнул и кивнул.

      Едва слышный стрекот ножниц эхом отдавался у него в голове. Он задержал дыхание, когда ослабла тугая повязка, и ее рука сжала его крепче. Он не понял, кто из них дрожал. Может быть, они дрожали оба.

      Сначала сняли бинты в нижней части лица, затем с глаз, которые он тут же вылупил.

      В золотом очертании плясали сапфиры.

      – Вы меня видите? – прошептала она, чуть дыша.

      Он должен ей ответить. Воистину должен. Но казалось, все на свете перестало слушаться его. Ни одно слово не могло пробиться сквозь толщу его горла.

      – Закройте глаза, пожалуйста, – отрезал доктор Холкомб.

      Он с досадой повиновался и покорно дал врачу промыть мокрой теплой тряпкой нос, затем он сразу же, как только улучил момент, открыл глаза. Его пристальный взгляд жаждал ее.

      – Вы меня видите! – воскликнула она.

      Видит ее? Он поглощал ее. Пожирал ее. Заполняя мельчайшими подробностями опустошенную память с нечеловеческой точностью. На самом деле он больше ничего не мог видеть. Да и не очень хотел.

      Пухленькие щечки с ямочками, сиявшие очаровательной улыбкой. Полные чувственные губы. Копна непослушных темно-медовых кудрей, разметавшихся поверх простого персикового цвета платья.

      Он понял, что не поэт, потому как слова, приходившие ему на ум, одновременно грубы и неуместны.

      У него не было идеала, с чем сравнивать ее. Ни одной метафоры. Но он вспомнил статую ангела, возвышавшуюся над тюремным двором. Нежную и в то же время торжественную, с каменными волосами, струящимися на сложенные в молитве руки. Ее голова была слегка наклонена, и благосклонный взгляд словно охранял покой усопших.

      Мысль о том походившем