Желтый Эскадроль. Александр Галиев

сударыня моя, право, как я мог забыть свою истинную ипостась? – на этом слове ее силуэт дернулся. – Конечно же, отныне речи мои будут наполнены иронией до краев!..

      – Я рада, что ты снова стал собой, генерал. Продолжим.

      – Изволь.

      – Не наш ли органицизм разрешает мне думать о чем угодно, будь моя мысль естественной?

      – Хватит, сударыня. Говорить про основы органики – это почти вульгарно. Это как спросить у прохожего, зачем он надел утром рубашку. Он на то и органицизм, что природен, органичен и прост.

      – А ты мне растолкуй, зачем надевать рубашку. Разве голой нельзя выйти? – готов поспорить, что она усмехнулась и скривила лицо в какой-то особенной улыбке. Но было слишком темно, чтобы я мог разобрать ее черты.

      – Ты же знаешь, это вызовет народное недовольство вплоть до твоей смерти. А если ты и хотела выйти такой на улицу, то бежала бы сразу ко мне домой. Я бы укрыл тебя от подлинного нашего государя.

      – Сомневаюсь, генерал. Ты бы меня и выдал на государев суд.

      О, этот голос! В нем чувствовался смех. В такой момент!.. Невероятно! Она приносила мне небывалое удовольствие.

      – Не без этого, сударыня.

      В камере было темно. Естественно, я не провел сюда электричество. Единственным источником света был фонарь двух дежурных офицеров, которые сидели в конце длинного коридора. Спасало хотя бы то, что вместо узкой двери камера обладала широкой решеткой во всю стену, так что свет от фонаря все же достигал нас.

      Камера была небольшой и представляла собой идеальный квадрат. Посередине стоял столб из чугуна, к которому были привязаны руки пленницы, и стул, на котором она сидела. Тюрьму регулярно чистили до белизны, как и весь штаб, и я понятия не имел, в каком грязном подвале ей винтили голову, разве что в какой-то полуразрушенной пристройке. Что, в принципе, было необходимо для конспирации, ибо Фонд не должен был знать, что мы ее допрашивали.

      Централис. Сверхсекретный военный объект, о котором знает весь мир. На дворе 19 век, а прятать города-заводы все еще не научились. Впрочем, восстание не удалось. Дни идут слишком быстро, а тысячи человек мрут за минуты. Остался лишь один. При почти открытой вражде армии и Фонда, разумеется, публичный допрос невозможен. Но Эскадроль подарил мне еще одну игрушку, и было бы почти кощунством с ней сейчас же не поиграть. Несмотря на еще не полностью прояснившуюся голову, я спешил на этот разговор, ибо пленные еще никогда мне не доставались. Нужно было подробней разглядеть эту редкость. Не зная, как системно вести разговор с таким человеком, я задумчиво прохаживался вокруг жертвенного столба, мягко ступая по шершавому полу, чтобы не стучали каблуки сапог.

      – Что же ты молчишь? Устала? Прости уж, но диван я тебе принести не смогу.

      – А ты ловко скрываешь свою ненависть под маской сарказма, генерал. Изрядное количество людей попадалось на эту уловку, а? На твоих губах и в твоих глазах улыбка, а в сердце твоем презрение.

      – Презрение? Ненависть? – я засмеялся. – Ты боишься и забываешь,