О мастерстве и героизме. Виталий Гурин

отношения совсем не имели.

      Это всё вызывало недовольство и ропот воинов.

      В Киеве, конечно, находились глупцы, которые открыто выступали против нравоучений чужеземских. Осока сам отрезал пару языков этим отступникам. Ну а вот теперь, находясь в походе по истреблению языческих святилищ, уже как год наедине с Лонгой уличил себя в тайной крамоле.

      Благо поход их близился к завершению.

      Языческое святилище отличалось от остальных. Не было тут следов частых посетителей. Опушка заросла травой. На капище был установлен только один деревянный идол. Столб высотой сажени три представлял собой изображение стилизованного змея.

      Возле идола не было ни подарков, ни жертвенных вещей, словно люди и не ходили сюда. И святилище это было вовсе не святилищем.

      Но Осока знал, что за Богу тут молились и кто.

      Это было святилище Чернобога, Чёрного Змея, Повелителя нави.

      Подле идола на пеньке сидел человек. Лица, как и стати его, видно не было, потому как фигура его была окутана серой робой, а на чело надвинут капюшон, не позволяющий определить возраст.

      Ясно было только, что это мужчина.

      Осока невольно вздохнул.

      Обычно, как весть приходила о святом крещении в отдалённые районы земли русской, все жрецы и идолопоклонники бросали богов своих и с радостью крестились.

      Конечно, скорее всего, делали они это из-за не радужной перспективы быть наказанными князем, но тем не менее истинного Бога жители принимали мирно. В целом. Были, конечно, и исключения.

      Две недели тому назад Осока лично зарубил двоих жрецов Перуна и четырёх сельчан, которые вилами встретили дружину.

      Лонга тогда сказал: «Бог простит, ибо дело богоугодное делаем». Тысяцкий немного успокоился, но вид изрубленных им самим соотечественников и речи чужеземца выглядели страшно.

      А ведь лет пять назад за такое и головы было не сносить – убийство соплеменников в святых рощах. Это ж какое злодеяние!

      Вот и этот сидит, остался из последних. Печально поглядел Осока на человека: видимо, опять обагрит меч его землю-матушку родной кровью. В надежде тысяцкий посмотрел на Лонгу.

      Тот не был омрачён, наоборот, прыть его скакуна обусловливалась именно тем фактом, что отступника постигнет наказание.

      Дружина взяла человека в сером в кольцо.

      – Назови себя, жрец! – начал разговор Осока.

      Мужчина повернул голову в сторону воина, и из-под капюшона раздался зрелый и уверенный голос:

      – Какой же я жрец, воин? Разве думаешь ты, что я ритуалы здесь какие справляю?

      – Я вижу, что ты сидишь в языческом идолище, а по указу князя все места эти должны быть огню преданы, – ответил Осока. – Али ты княжьим указам не следуешь? Покажи лицо своё и назови себя.

      Мужчина медленно откинул капюшон с лица.

      На вид ему было лет сорок. Осока сразу понял, что перед ним воин, и воин не из последних, из варягов.

      – Когда это наёмники варяжские языческим идолам молиться стали? – уже более