Любодарi Indivisio. Анастас Волнян

предметов типа каких-то вёдер и тусклых сапожков. Посреди зала тут и там неказистые природные что ли колонны. Николай уходит в самую темень и в бок – там маленькая комнатушка.

      На выступе ночник с красным колпаком, неведомо зачем затерявшийся здесь, где никаких розеток в стене не предусмотрено; кровать с металлическими ножками, незнамо как протащенная через узкие кривые лабиринты, весь в пятнах матрац поверх, напоминающий нам, что здесь вам не Рэдиссон, потрёпанные грязные книги на выбитых в каменной толще полках – подземная Ленинка. Под скрип кровати Николай опускается на матрац и вздыхает.

      – Нет, всё-таки, надо хоть чайку, а?

      Голос Николая теперь мягок и тих, чуть хрипловат. Он встаёт и выходит из комнаты, снова ускользает в боковой проход и входит с лампадкой в тёмную кухню. Там зелёный грубый чайник, клеёнка в оранжево-чёрных бабочках, чёрная какая-то металлическая ёмкость для нагрева, горелка, невыразительные печенюшки.

      – Обустроиться бы нам всё-таки, Афанасий, – голос мягкий, будто женские руки.

      – Знаю, Сильва. Да толку, под землёй-то?

      – А я всё же думаю, что можно и здесь. Помнишь, я тебе говорила, что хочу приличный чайник? Такой красный, с красивыми металлическими ручками. Думаешь, сможем раздобыть у верхних?

      – Да помню, Сильвушка. Давай.. Я не против.

      – И ещё этого жевательного перцу. Ты как-то приносил.

      – Это молодёжь вылавливать надо.. сегодня они здесь – завтра там.. чего им эти подземелья..

      Так они и беседовали, пока Афанасий-Николай пил чай да хрустел печеньками в полном одиночестве, время от времени нервно поводя плечами под одеждой. Был он, может быть, не так уж стар. С чертами безбородыми, но в оспинах, болячках и рубцах, кожей грубою и серой, чертами резкими. Волосы его были неопределённого оттенка и спутанные до состояния пакли, и даже морской губки.

      Закончив пить чай из эмалированной жёлтой пиалы, Николай вернулся в спальню, сел в постель, потянул на себя извалявшееся одеяло.

      – И всё ж каждую ночь думаю – не боишься ты, Афоня?

      – Да чего бояться. Все же знают, что я проказный старик, кто ко мне сунется?

      – А я вот, знаешь, даром что привыкла – боюсь иногда..

      – В это крыло вообще давно никто не ходит, – Афоня махнул рукой.

      – Тогда мы здесь совсем одни!

      – Нас здесь двое. Ты и я.

      Афанасий взял книгу с красным ободранным солнцем на обложке и большую неудобную с виду вытянутую тетрадь в твёрдом переплёте, стал что-то выписывать. Свечка стояла тут же, чуть сверху, а он писал:

      «Исторiя говоритъ, что обычай этотъ существовал в Римской имперiи, въ Египте, у Грековъ и Индейцевъ. Такъ, напримеръ, Египетскiе жрецы, празднуя возстанiе Озириса, или новый годъ и вместе съ темъ, надевъ на себя личины и костюмы, соответствующiе божествамъ, ходили по улицамъ города».

      – Прям шабаш, – комментирует Сильвана, Афоня усмехается, – А, представь, так бы правда ходили!

      – Так и напишу, – улыбается.

      Пишет