Приступить к ликвидации. Эдуард Хруцкий

Сведете его с вашими друзьями, представите как налетчика из Ростова.

      – А он крови не забоится? Людишек резать тяжелее, чем воевать, к этому привычка нужна.

      – Это наша забота, Лапшин.

      – Значит, я теперь вроде идейный борец. Вроде как эсер.

      Незнанский молча посмотрел на Лапшина и усмехнулся.

      – Деньги дадите? Путь неблизкий. – Лапшин потянулся.

      – Дадим. И помните, если что… У нас везде люди.

      – А вот пугать ни к чему. Наняли, так я работать буду. Дело-то знакомое.

Москва. Октябрь 1918 года

      Данилов открыл глаза и увидел огромное пятно на потолке. Оно было похоже на контур Африки, только значительно больше, чем на самой крупной карте.

      – Ну, слава богу. Очнулся, – раздался веселый голос. Иван попробовал повернуться, но горячая боль мгновенно пронзила тело, и он застонал.

      – Ты лежи, лежи. – Сосед по палате, держась за стену, подошел к его кровати и сел: – Не узнаешь?

      Лицо было знакомое. Но оно осталось там, в другой жизни, границей которой была боль, нестерпимая и жгучая.

      – Отдыхай, браток.

      Иван закрыл глаза, вспоминая. Обрывки прошлого возвращались фрагментарно и беспорядочно, как перепутанные детские кубики с азбукой.

      И он мысленно пытался выстроить их в единую систему, собрать слово, ведомое ему одному. А кубики рассыпались, не складывались буквы. И словно далекий свет лампы, появился в воспоминаниях Брянск и летний театр. Даже запах каких-то цветов появился. И лицо Олечки Богулевич. И снова он ее услышал: «Настоящий человек должен стать сельским учителем».

      А кубики падали и падали и постепенно сложились в единственное нужное слово.

      Из окна второго этажа бил пулемет. Пули, рикошетируя по мостовой, выбивали длинные беловатые искры. Теперь он вспомнил лицо человека, склонившегося над ним.

      Он лежал рядом с ним за поваленной трубой. Потом они бежали мимо каких-то деревьев… Потом узкий проулок… Кирпичная стенка, осыпающаяся под ногами… Сараи… И бесконечный треск выстрелов… Потом он только видел тупое пулеметное рыло, кашляющее огнем… Оно было совсем близко… Надо было сделать всего десять шагов и бросить гранату. Пулемет замолчал на секунду, видимо меняли ленту, и тогда он выскочил из-за сарая…

      – Куда? – кричал кто-то. – Убьют!

      Он пересек двор и бросил тяжелую бомбу в окно… Потом что-то ударило его, и закружились деревья, дом, сараи и чье-то лицо.

      И Данилов словно нырнул в темную горячую реку…

      А теперь он вспомнил это лицо и засмеялся.

      – Вы матрос? – спросил он.

      – Натурально матрос, – засмеялся сосед. – Козлов Степан Федорович, комиссар ВЧК. А ты, браток, молодец, есть в тебе живой дух. Как не забоялся-то?

      – Не знаю, – честно ответил Иван.

      И потекли длинные, как несбывшиеся сны, дни. Через неделю Иван уже вставал, и они играли с Козловым в самодельные шашки: вместо белых – гильзы от нагана, вместо черных – винтовочные.

      Они уже все знали друг о друге. А что, собственно, мог рассказать о себе