Надела длинный марокканский балахон из верблюжьей шерсти и достала очередной шедевр из гошкиной коллекции. Рассматривать этикетку с какой-то носатой и «волосатой» птицей не было охоты, на глаза попалось лишь название «Полет кондора». Напиток типа бренди был крепкий, не меньше 45 градусов. Она налила себе длинный фужер до краев, взяла сигареты, пепельницу, села в свое кресло, чтобы уже не вставать оттуда до утра. По радио шел «нон-стоп» концертной записи оркестра Боба Марли. Она слушала и отпивала маленькими глотками крутого «кондора», стараясь согреться. Но от напитка мутило, а озноб начинался снова. Видимо, она все-таки схватила простуду, температура быстро поднималась. Она накинула поверх верблюжьего балахона махровый клетчатый плед, стащив его с дивана, и пошла налить себе чего-нибудь менее крепкого и более приятного на вкус чем этот сивушный кондор. Она выбрала какую-то настойку в странной бутылке. Раздутая с середины до низу, как беременная девушка, бутылка теряла свои объемы, закручиваясь к верху в изящную виноградную лозу. Маленькая стеклянная гроздь с листочком скульптурно свисала до половины тонкого горлышка. Сомнительно, имел ли в самом деле отношение виноград к содержимому. В настойке чувствовался скорее вкус груш и горьковатой сливы. На этикете арабской вязью перечислялись, возможно, все достоинства этого «дринка», название которого было написано уже по-английски и переводилось как «Любимый ликер моей бабушки». Пытаясь найти в полупустом холодильнике что-нибудь подходящее для закуски, она снова наткнулась лишь на старую банку с маринованными огурцами, где в мутном рассоле плавали несколько раскисших корнишонов. Задумчиво глядя на банку, Лиза старалась определить, сколько дней или недель прошло со смерти Гошки. Она точно помнила только одно, что на девять дней она допила водку, потом открывала еще пару бутылок. Она взглянула на календарь и стала отсчитывать от даты, обведенной синим фломастером, последующие дни, опять стараясь определить, сколько времени прошло, как Гошки не стало. По ее подсчетам, выходило три недели и один день.
Не выпуская бокала из рук, Лиза прошла к спальне Гошки и остановилась, не переступая, отпивала приторно-сладкий ликер и обводила взглядом безжизненное пространство комнаты. На белой стене у окна осталась висеть одна старая фотография нью-йоркского периода: молодой хохочущий Гошка, второй справа, в группе таких же веселых молодых коллег. На прикроватной тумбочке, кроме ночника, раньше стояла в зеленой рамочке и фотография Лизы, где она, совсем девчонка, придерживая от ветра одной рукой гриву волос, а другой подол развивающегося платья, смеется, чуть откинув голову и прищурив глаза. Гошке очень нравилась эта фотография, но Лиза давно убрала ее в ящик. В углу на подставке покрывался тонкой пылью экран смолкнувшего компьютера, сбоку от него чуть накренилась обойма с видеокассетами – записями выступлений Племяшки. На подоконнике остался забытый горшок с поникшей геранью.
Лиза старалась не смотреть на диван, где Гошка провел свои последние
