О дивный новый мир. Остров (сборник). Олдос Леонард Хаксли

заволоклось.

      – Гляди, – сказал он повелительно Линайне.

      Линайна поглядела и отшатнулась от окна:

      – Но там ведь ужас!

      Ее устрашила ветровая пустыня ночи, черная вздымающаяся внизу вода в клочьях пены, бледный, смятенный, чахлый лик луны среди бегущих облаков.

      – Включим радио. Скорей! – Она потянулась к щитку управления, к ручке приемника, повернула ее наудачу.

      – «…Там вечная весна, – запели, тремолируя, шестнадцать фальцетов, – небес голубиз…»

      Ик! – щелкнуло и пресекло руладу. Это Бернард выключил приемник.

      – Я хочу спокойно глядеть на море, – сказал он. – А этот тошный вой даже глядеть мешает.

      – Но они очаровательно поют. И я не хочу глядеть.

      – А я хочу, – не уступал Бернард. – От моря у меня такое чувство… – Он помедлил, поискал слова. – Я как бы становлюсь более собой. Понимаешь, самим собой, не вовсе без остатка подчиненным чему-то. Не просто клеточкой, частицей общественного целого. А на тебя, Линайна, неужели не действует море?

      Но Линайна повторяла со слезами:

      – Там ведь ужас, там ужас. И как ты можешь говорить, что не желаешь быть частицей общественного целого! Ведь каждый трудится для всех других. Каждый нам необходим. Даже от эпсилонов…

      – Знаю, знаю, – сказал Бернард насмешливо. – «Даже от эпсилонов польза». И даже от меня. Но чихал я на эту пользу!

      Линайну ошеломило услышанное фордохульство.

      – Бернард! – воскликнула она изумленно и горестно. – Как это ты можешь?

      – Как это могу я? – Он говорил уже спокойней, задумчивей. – Нет, по-настоящему спросить бы надо: «Как это я не могу?», или вернее – я ведь отлично знаю, отчего я не могу. – «А что, если бы я мог, если б я был свободен, а не сформован по-рабьи?»

      – Но, Бернард, ты говоришь ужаснейшие вещи.

      – А ты бы разве не хотела быть свободной?

      – Не знаю, о чем ты говоришь. Я и так свободна. Свободна веселиться, наслаждаться. Теперь каждый счастлив.

      – Да, – засмеялся Бернард. – «Теперь каждый счастлив». Мы вдалбливаем это детям начиная с пяти лет. Но разве не манит тебя другая свобода – свобода быть счастливой как-то по-иному? Как-то, скажем, по-своему, а не на общий образец?

      – Не знаю, о чем ты, – повторила она и, повернувшись к нему: – О, Бернард, летим дальше! – сказала умоляюще Линайна. – Мне здесь невыносимо.

      – Разве ты не хочешь быть со мной?

      – Да хочу же! Но не среди этого ужаса.

      – Я думал, здесь… думал, мы сделаемся ближе друг другу – здесь, где только море и луна. Ближе, чем в той толпе, чем даже дома у меня. Неужели тебе не понять?

      – Ничего не понять мне, – решительно сказала она, утверждаясь в своем непонимании. – Ничего. И непонятней всего, – продолжала она мягче, – почему ты не примешь сому, когда у тебя приступ этих мерзких мыслей. Ты бы забыл о них тут же. И не тосковал бы, а веселился. Со мною вместе. – И сквозь тревогу и недоумение она улыбнулась, делая свою улыбку чувственной, призывной, обольстительной.

      Он молча и очень серьезно смотрел на нее, не отвечая