Зона обетованная. Александр Косенков

не согласилась.

      – Правильно уверен, – быстро согласился Птицын. – Теперь все равно узнает.

      – И все им испортит.

      – А у них счет по-крупному.

      – У кого?

      – Рисковать они не могут. Значит, что получается?

      – У кого? – не скрывая раздражения, переспросил я.

      – Так если бы знать… Совсем тогда другие дела. Может, теперь?

      – Что теперь?

      – Не сказала куда?

      – Я думал, к тебе.

      – Может быть, может быть… Бежим!

      – Куда?

      – Ко мне. Не исключено – успеем.

      Я заметил, что у него дрожат губы. Но и у меня, кажется, видок был не лучше. Заметив, что я никак не могу попасть в рукав куртки, он тихо сказал:

      – Не психуй. Перероем весь поселок. Вычислим гадов. Не выдержали, сволочи, зашевелились. Ты их спугнул.

      – Я?

      – Ждали Арсения Павловича, приехал неизвестно кто, неизвестно зачем. Какие в эту пору птицы?

      – У меня биоэнергетика.

      – Разбираются они в твоей биоэнергетике! Побоялись, ты с Омельченко стыканешься.

      – При чем тут вообще Омельченко?

      – Хлесткин написал, что берется доказать – можно за день, а не за несколько суток дойти от стационара до того распадка, где он нашел Арсения.

      – Можно?

      – Полная хренотень!

      Заканчивали мы этот разговор уже на улице. Птицын бежал легко и быстро. Я с трудом держался рядом с ним. Ветер подталкивал нас в спину. Из-за спешки и пелены ничуть не поредевшего снега я так и не смог определить ни направление, ни особенности мест, по которым мы пробегали. К тому же Птицын то срезал углы, то протискивался между какими-то сараями и помойками, то, согнувшись, нырял под помосты, на которых стояли лодки и бочки. Я был уверен, что самостоятельно мне теперь дом Омельченко ни за что не отыскать, и прибавил ходу, догоняя оторвавшегося от меня Птицына.

      – Почему, по-твоему, убежал Омельченко? – задыхаясь, спросил я его, когда мы побежали рядом.

      – Дурак потому что, – ответил Птицын, отворачиваясь от снега, который теперь лепил нам в лицо. – Или еще что-то, – выдохнул он после довольно продолжительной паузы. И добавил: – Дурак, конечно.

      Возле небольшого, обитого толем домишки, стоявшего на отшибе от других на самом берегу, он наконец остановился. Из-под крыльца выбрались и кинулись навстречу с повизгиванием и ворчанием две лайки и остановились передо мной, загораживая дорогу.

      – Не боись, – бросил Птицын. – Они в людях разбираются.

      Мы поднялись на крыльцо. Еще в сенях Птицын закричал:

      – Мать, гости были?

      Он рванул дверь и застыл на пороге. Прямо против входа, у стола, сидел Омельченко и исподлобья смотрел на нас. Он даже не шевельнулся, пока мы не вошли и не закрыли за собой дверь.

* * *

      – Объясняйте теперь мне, дураку, что я должен был делать при таком раскладе? – спросил Омельченко, закончив рассказ о своем побеге.

      Все произошло до глупости просто. Майор завел его в свой кабинет, усадил за стол, положил перед ним копию недописанного Хлесткиным заявления