Зона обетованная. Александр Косенков

удивился Омельченко. – Да нет, Алексей. Такие, как я, не уезжают. Таких или ногами вперед выносят, либо они по-своему все поворачивают. Понял?

      Скрытая сила и даже угроза прозвучали в его тихом голосе. «А ведь я недавно именно так о нем и подумал, – вспомнил я. – Такие не бегают».

      – Скажем, сосед пьяный во дворе шебутится, – предложил Омельченко. – Стрельнул по пьянке в белый свет. Ты подтверди. Не то всю ночь реветь будет. А, Алексей? Как человека прошу.

      – Так она завтра узнает, что не сосед.

      – Узнает, – согласился Омельченко. – Хреновато это я придумал. Другое что надо.

      Я искренне сочувствовал ему сейчас. Понравилось, что переживал он не за себя, а за жену. «Нелегко дается мужику здешняя жизнь…»

      – Ладно, – вдруг сказал Омельченко. – Чего придумывать. Что было, то было. Пошли. Обойдется, перемелется.

      Мы вошли в дом.

* * *

      Разбитое выстрелом окно было плотно завешено одеялом. И больше никаких следов, которые могли бы выдать недавнее происшествие.

      Вопреки предсказаниям Омельченко, жена и слова не сказала. Ни слез, ни истерик, ни объяснений. Поставила на стол огромное блюдо дымящихся пельменей и совершенно спокойным голосом сказала:

      – Наваливайтесь, пока горячие.

      Села рядом, посмотрела на мужа, на меня и неожиданно улыбнулась, видимо, по-женски угадав мою растерянность.

      – Видите, как у нас… – сказала она. – Не сказать, чтобы скучно живем. Конечно, не как в городе…

      Не докончив фразу, она замолчала, глядя, как муж сноровисто разливает из графина золотистую настойку.

      – Я их все равно достану, – с неожиданной угрозой и злостью сказал Омельченко.

      – Ну, достанешь, – спокойно согласилась жена.

      – Достану, достану, – уверенно подтвердил Омельченко.

      – А потом еще кто-нибудь… – тихо сказала она, глядя в сторону.

      – И потом достану, – с грозной уверенностью сказал Омельченко. – У меня силы хватит.

      – Хватит… – подтвердила жена.

      – И все! – провозгласил Омельченко и поднял стакан. – Выпьем, Алексей. Чтобы всем нашим ворогам сейчас икалось.

      Серые глаза его сощурились, смотрели пристально и насмешливо, с каким-то затаенным и в то же время показным превосходством надо мной. Словно и я был одним из тех врагов, за погибель которых он предложил выпить. Выпили, и только было принялись за пельмени, как из сеней послышался сильный стук в закрытые двери.

      – Сиди! – прикрикнула жена на поднявшегося было Омельченко. – Сама открою.

      Она вышла.

      – Кто? – раздался из сеней ее голос.

      Ей громко и неразборчиво ответили из-за двери. Омельченко, видимо, узнал голос. Он шагнул к двери, слева от которой рядом с ворохом одежды висели карабин и ружье, достал из висевшего тут же патронташа два патрона, снял ружье, переломил, торопливо зарядил и сел на прежнее место лицом к двери, положив ружье на колени.

      – Не боись, Алексей, – спокойно сказал он мне. – Хлесткину, помимо меня, в