Таёжная кладовая. Сибирские сказы. Таисья Пьянкова

стены, что потолок, что пол. Стоять боязно! Широкий стол посредине. А на том столе, вовсе не к месту, плохонькая тряпица лежит, веретеном скрученная…

      Вот и хозяин, слышно, идёт, Рахиму говорит:

      – Он чо, миливон принёс? – посмеивается.

      Татарин лопочет какой-то ответ.

      Важно войдя в переднюю избу, остановился Степан Матвеич перед Евдокимом, сопит. Живишник погорбился перед ним. Тогда лавочник и цоп со стола тряпицу ту скрученную. Не успел бобыль рта разинуть, как выкатился из тряпицы клинок, что не посмел Евдоким взять у Чёрной скалы! Оторопел живишник пуще Степана Матвеича, пуще татарина – чуть мимо стула не сел.

      Долго молчал лавочник, выная и вкладывая клинок в изукрашенные самоцветами ножны, долго и татарин цокал толстым языком да крутил широкой головой.

      Хоть и таращился на всё это бобыль полными удивления глазами, но не сумел уловить того момента, когда Степан Матвеич переморгнулся с Рахимом. С вёрткого маха татарин так ли саданул Евдокима по темечку, что стул под ним подломился и уронил бобыля на пол.

      Очнулся бобыль в том самом амбаре, где ещё вчера клял свою судьбу Васька Чубарь. Это за ним не была убрана с полу вонючая солома. Собрался было Евдоким подняться да сесть, но замок дверной клацнул, и татарин Рахим вкатился на коротких ногах в дверной солнечный просвет с полною чашкой просяной каши.

      Чашку Рахим поставил перед амбарным на пол, сам сел напротив и вдруг залопотал, быстро зыркая на дверь узким глазом:

      – Твоя, бобылка, совсем балда! Кому ножик давай? Мине ножик давай нада…

      Он хлопнул себя по груди, склонился к самому Евдокимову уху, зашептал:

      – Тогда твоя дочку тайгу забирай! Дурак твоя бобылка.

      Евдоким только руками развёл – что татарину объяснишь? Но скуластый подсунулся куда как близко и опять заторопился:

      – Степашка велела тебя ночкой контрами… Чубарика контрами уже готово… Тайга давил! А моя знай нада, где твоя ножика красивый брала. Никато ножик такой не потеряй! Говори, Евдокима!

      И подскочил Рахим радостно, и мигом пропал за дверью, приметивши хитрым глазом робкое согласие на лице бобыля.

      Не слукавил, не соврал скуластый: стоило угомониться деревенским собакам – заговорил с пудовым замком осторожный ключ. Татарский шепоток позвал:

      – Ходи на меня! Тихо ходи!

      И повёл татарин Евдокима за деревню, где в молодом прилеске уже поджидала отца измученная Найдёна.

      Ступая в темноте по знакомой дороге, Евдоким думал: «Куда иду? Зачем? Ведь не званы мы никем, не прошены… Захочет ли отвориться перед нами Чёрная скала?»

      Но не в Чёрной скале надо было сомневаться Евдокиму и не хитрого татарина бояться. Хитрее хитрого оказался Степан Матвеич.

      Не стала Чёрная скала таить от незваных гостей добра своего. А Рахим, увидевши в горенке отворенный сундук, и про бобыля забыл, и про Найдёну. Вылупил глаза, кинулся вперёд, руки распахнул и… рухнул коротким телом на чужое добро.

      Не сразу Евдоким с Найдёною сообразили, что выстрел