Охотники на попаданцев. Игорь Осипов

ведь летал, и не помню, – пробубнил он. – Пипец какой-то.

      – Ты был пилотом аэроплана? – тихо спросил я, пристально вглядываясь в лицо пришлого.

      Каждое его слово было бесценно.

      – Нет, что ты, – ответил он, а я пропустил мимо ушей фамильярность в обращении. Не время для ругани сейчас. – Он здоровый был, как хрен знает что, блестящий, гудит. Это я помню. И летело нас очень много. Около четырёх сотен. Помню облака далеко внизу.

      – Хорошо, – со вздохом произнёс я, опускаясь в кресло, – присаживайся. Тебя как зовут?

      – Сашка. То есть Александр Никитин, ваше высокоблагородие, – медленно выдавил из себя человек. Он стал совсем хмурый, после чего задал вопрос, мучивший его всё это время. – Я всё забуду? Стану, как старый маразматик?

      – Нет, не всё. Близких родственников и хороших друзей ты помнить будешь. Не забудешь речь и письмо. Не забудешь увлечения и то, что делал своими руками по чину и должности. Руки вообще ничего не забудут. И, собственно, ты не забудешь ничего окончательно и насовсем. Стоит тебе встретить что-нибудь из прежней жизни или похожее на оное, как воспоминания нагрянут целым водопадом. Поэтому береги старые вещи. Если они не представляют ценности для нашей науки, их тебе оставят. И не унывай.

      – Да, наверное, – грустно согласился Сашка.

      Я посмотрел на развешенные на стене клинки, особливо выделяя из них один, на картину с морем между ними, на ажурно вырезанный герб рода, висящий над входом. Я каждый день глядел на них, они были частью моих воспоминаний.

      Дверь открылась, и в неё вошёл профессор Крылкин.

      – А, – вставая с места, воскликнул я, – заходите, Алексей Григорьевич! Мы вас ждём!

      Профессор пригладил бородку клинышком и быстро подошёл к нам, глядя что на меня, что на попаданца снизу верх.

      – Замечательно! – воскликнуло светило нашей науки, поправив старомодное пенсне и взяв человека за руки.

      Он покрутил его ладони то вверх, то вниз. А потом, промолвив: «Нагнитесь», рассмотрел лицо, даже пощупав скулы и челюсть сухими пальцами. Я наблюдал за этими манипуляциями молча. Профессор был очень увлечённой личностью, но дело своё знал.

      – Он понимает по-нашему?

      – Да.

      – Изумительно! – возбуждённо повысил голос профессор, старательно выговаривая и вытягивая слова, но при этом жутко картавя. – Вы его к нам в лечебницу опъеделите?

      Крылкин замер, пристально глядя на меня в ожидании ответа.

      Я окинул взглядом пришлого. Несмотря на то, что он пришлый из весьма развитого общества, образ диковатого ландскнехта ему удался на славу. А если нахмурится, то действительно будет диковато выглядеть. И собственно, что я теряю?

      – Нет. Я его у себя оставлю.

      – Не язумно, – тут же ответил доктор, – он из дикого мия. Там у них до сих пой шестнадцатый – семнадцатый век. Лютое позднее сьедневековье, мьякобесие беззаконности и елигиозный фанатизм.

      – Ваще-та, – произнёс Сашка, – двадцать первый век.

      – Изумительно! –