Мужик. Максим Горький

сказать, насколько искренна эта любезность, И вдруг, в момент высшего развития вдохновенных нелепостей Суркова, он, ко всеобщему удивлению, пресерьезно и с удовольствием в голосе заявил:

      – Я могу во многом согласиться с вами…

      – Что-о-о? – недоверчиво воскликнул тот, окидывая публику торжествующим взглядом. – Скорее, Аким Андреевич, возьмите назад ваши слова.

      Видите эти испытующие взгляды? Ждут объяснений от вас… ага! Вы согласились в чем-то с еретиком…

      – Какой ты еретик? – качнув лохматой головой, густо сказал Кирмалов. – Ты шут, а не еретик…

      – Егор, ты врешь! Я – еретик, если я шут, Все шуты – еретики, ибо все шуты – смелые умом люди, а все такие люди – еретики…

      – Ишь завертелся! – уже с удовольствием заметил певчий.

      – Вы находитесь среди дворовых люден российского свободомыслия! – говорил Сурков Шебуеву, всё разгораясь. – Российское свободомыслие давно уже легло татарским игом на раболепные умы русских людей… И все, здесь присутствующие, закованы в кандалы свободомыслия, сидят в колодках разных измов и сами же оные колодки всё туже стягивают. Это на языке рабов именуется саморазвитием и составляет обычное русского интеллигента занятие, чрезвычайно сладостное ему. Я же представляю здесь преданного холопа истинной свободы ума…

      – Это не свобода, а черная немощь, – равнодушно прогудел Кирмалов.

      – Хорошо, Егор! В тяжелых и сырых твоих словах всегда есть кровь! Да, верно, – я страдаю припадками противоречия всему существующему… Ну, а по-твоему, – в чем свобода?

      – Я, брат, не знаю… Я разве что знаю? Я просто чувствую, что ты не от свободы говоришь… а так себе… от шалости… со скуки… для озорства… Вот!

      – Браво! – воскликнул Сурков, громко хлопнув ладонями. – Браво и – верно! Ты прав, – ты никогда не узнаешь свободы… ни-ко-гда! И верно, что я со скуки говорю… Но – пошел к чёрту и не перебивай меня…

      – А мне можно сказать вам два слова, Владимир Ильич? – попросил Малинин, ласково улыбаясь.

      – Вам? Извольте… Я уже давно чувствую, что вы приготовили кривой нож вашего любопытства и желаете с нежной улыбкой пырнуть меня в бок… брр…

      Но – пожалуйста! – я готов…

      – Я, знаете, слушая вас, всегда в душе удивляюсь, – заговорил Малинин, и действительно его глаза ласково улыбались, – зачем вы показываете себя таким… как бы озлобленным, все отрицающим? Совсем нельзя допустить, чтобы вы и в самом деле не имели в себе веры при такой возбуждаемости чувства…

      Я, знаете, думаю, что у вас уже есть огромная вера во что-то… Но, должно быть, она еще не выяснилась вам, не сожгла еще собой противоречий вашей души… хотя вы ее уже ощутили наверное… Только так я и могу объяснить задор вашего отрицания и все эти ваши, по-видимому, бесцельные шутки…

      Малинин замолчал.

      – Ну-с? Дальше… – сказал Сурков, подняв кверху нос и пытливо глядя на Малинина в свое пенсне.

      – Больше ничего… Я ведь это для себя