Адам Протопласт. Олег Лукошин

желание погрузиться в неё без остатка? Защищаю напускным цинизмом и бреднями о необходимости жестокой прививки?

      Как знать, как знать…

      Несколько лет спустя, когда я подрос и окреп, я отплатил отцу сполна за то и многие другие унижения. Я бил его долго и изощрённо, руками и ногами, а он смиренно, словно понимая и принимая все переливы реальности и то наказание, что воздаёт ему Господь Бог в моём лице, кротко и терпеливо их сносил, даже не пытаясь ответить ударом на удар.

      Однажды я едва его не убил. Он валялся у порога в луже крови и мать, которая постоянно науськивала меня дать ему отпор, защитить её, бегала по квартире и вопила:

      – Олег, у него череп пробит! Он не дышит! Что делать-то, что делать?..

      Череп, слава Богу, оказался цел, и способность дышать отец не потерял, так что отцеубийцей я не стал.

      Я не знал с ним других отношений, кроме постоянной ненависти, постоянных унижений и злобы, поэтому даже глазом не моргнул, когда узнал о его смерти.

      Помнится, мы даже хохотнули с матерью при этом известии.

      Я воспринял его смерть как избавление от обузы. От проблем. От гнёта прошлого и настоящего. Смерть отца пусть и не сразу, но всё-таки позволила мне немного расправить крылья.

      Когда-то в детстве, после очередного унижения и побоев от родителей (мать тоже любила прикладываться ремнём) я дал себе что-то вроде клятвы, торжественного обещания: никогда не бить собственных детей.

      Скорее всего, я просто не был уверен в тот момент, что когда-нибудь у меня появятся собственные дети.

      Скорее всего, я на полном серьёзе рассматривал вариант пожизненной холостяцкой жизни как наиболее приемлемый для себя вариант.

      Но клятва была произнесена.

      И я её не сдержал.

      Своих детей я тоже лупил. Порой я прикладываюсь к ним и поныне, хотя сейчас, надо отдать им должное, они дают всё меньше поводов к этому. Я тешу себя надеждой, что лупил и луплю их совсем не так, как это делал со мной мой отец и даже не так, как мать, но факта не изменить – я тоже взошёл на эту зыбкую и сомнительную тропку вакцинации жестокостью.

      Особенно часто доставалось старшей дочери, Жене. Младшая, Катя, – она спокойнее и послушнее, а вот старшая себе на уме. Она всё делает назло, словно испытывает мир и меня вместе с ним на прочность.

      И я, элемент многовековой биологической цепи со всеми её болезнями и сдвигами, что нисколько меня не оправдывает, терял спокойствие и мудрость, чтобы поркой доказать неразумному ребёнку его заблуждения и собственную правоту.

      Но, видит Господь Бог Всемогущий, я никогда не произносил ей подобных слов, что выливал на меня мой отец!

      Никогда.

      У меня с ней тёплые и дружеские отношения. И мне вовсе не кажется, что я себя обманываю – они действительно такие. Мы друзья и соратники. Однако я не знаю, вынесет ли она обо мне тот светлый образ, что хотелось бы сохранить в ней. Поймёт ли она мои немногочисленные срывы и не затаит ли