Поколение бесконечности. Маргарита Пальшина

как из кармана пиджака выпал остов часов на золотой цепочке. Уже без циферблата. Говорят, ТАМ времени нет. Он ушел туда, и его земное время исчезло.

      А чуть поодаль, на тротуаре, несколько прохожих стояли над другим телом.

      «Опять разборки! Студента рикошетом задело», – услышала, подходя ближе.

      Студент лежал на газоне, раскинув руки, и смотрел в небо. Глаза у него – как у Джексона: радужки сливаются чернотой со зрачками, а внутри – очерк летящих по небу облаков. Будто прилег на траву отдохнуть или, как в игре, притворился.

      В детском саду мы играли в «Оживи мертвого». Нужно лечь на спину, скрестить руки на груди и ни за что не шевелиться. Тебя щипают, тормошат, щекочут, пока не оживешь. Выигрывал тот, кто дольше всех оставался мертвым.

      Мне нестерпимо захотелось ущипнуть студента.

      Зачем все это? Учишься в школе, набираешься знаний в университете, чтобы шальная пуля в одно мгновение вышибла их из тебя? Зачем планировать свою жизнь, если все в ней так непредсказуемо, так ужасно случайно?!

      Вернулась домой и села писать письмо Джексону.

      «С тех пор, как узнала тебя, боюсь потерять».

      Что я знаю о нем? Мы незнакомы.

      «С тех пор, как увидела тебя в июне, боюсь потерять».

      Не потеряю! Стоит зажмуриться – и он как сейчас танцует перед глазами.

      «Мой мир разделился надвое: до нашей встречи и после».

      Только «до» осталось в июне, а за все лето и начало осени мне так и не удалось разыскать тебя. Может, «после» и не случится. Легко писать по заказу, но трудно правду! Не успеваешь написать предложение – и оно тут же теряет смысл.

      «Как мне найти тебя?»

      В одиннадцать ночи позвонила Лера. Плакала. Сказала, что студента звали Гришей, он первокурсник, и что наша общая знакомая, Надя из одиннадцатого «Б», с ним встречалась.

      «От армии парня сберегли – и на тебе! Точно все живем на какой-то невидимой войне», – расстроилась мама.

      А если бы я побежала на другую сторону, несмотря на сломанный светофор? – подумала, вспомнив, что сказал Джексон во сне. И внутри похолодело.

      Неужели все знал, хотел предупредить об опасности?

      ****

      Письмо Джексону я не написала, вернулась на Зареку.

      Из-под капюшона куртки, замирая от страха и стыда, всматривалась в проем улицы, где он танцевал в июне. Главное – не быть узнанной. Мама внушила: женская гордость – единственная ценность, что у меня есть, не сметь никому ни звонить, ни писать, ни даже улыбаться первой. До явления лунной походки Зарека была для меня заповедным краем, куда тянуло необъяснимо, и никто не мог меня поймать. Но как только незнакомые улицы обрели цель – его лицо, глаза, улыбку, я словно утратила право здесь находиться.

      Сегодня улица пустовала. Я шагнула вперед, медленно, крадучись, чтобы в случае чего сразу улизнуть дворами на соседнюю. На втором перекрестке