Лучше. Книга-мотиватор для тех, кто ждал волшебного пинка от Вселенной. Ольга Савельева

этого мужчину с его вечной занятостью и неумением сделать быстро (он умеет только долго и обстоятельно). Я могу его не выбирать и просто уйти, обидевшись на то, что он никак не доделает мне кухню. Я могу выбрать ссору, злость, наезды и ультиматумы. А я выбираю спокойствие. И юмор.

      – Хотела сварить твой любимый рыбный крем-суп, – говорю я мужу.

      – О, класс.

      – Но блендер так и не распакован. И где он – непонятно. Поэтому не сварю.

      Муж молчит. Он все понял. Понял намек и натяжение ниточки обязательств с надписью «ремонт».

      – Знаешь, ради крем-супа я готов даже на ремонт, – отвечает он, и мы смеемся.

      Мы выбираем понимание и принятие особенностей друг друга. Мы выбираем свободу зависеть друг от друга и находить в этом свой кайф. И на сегодня мы выбираем… борщ.

      Ответы всегда внутри. Просто там редко бывает идеальный порядок. А если вы не далай-лама, то почти никогда. Не бойтесь реестра жизненных вопросов. Вся жизнь – это поиск ответов в хаосе бытия. А мой хаос я не променяю ни на что другое, потому что он так сладко пахнет яблоками…

      Будет

      Посвящается Н. С.

      Лиз смотрела в окно, куталась в халат. Халат был больничный, застиранный так сильно, что рисунок казался абстракцией. В ее палате было четыре кровати, но из пациентов – она одна. Три другие, пустые, незастеленные, были сдвинуты к стене.

      Лиз стояла почти пять часов, опираясь на подоконник. Лбом приникла к окну. Сидеть ей нельзя. Спать не хотелось. Лежать, глядя в потолок, – глупо. А тут, за окном, протекает чья-то жизнь. По коридорам роддома ходили медсестры, возили медикаменты, бутылочки со смесью и новорожденных детей на кормление. Слышимость была отличная, будто стен и дверей не было и в помине.

      Мимо ее палаты проехала специальная тележка-кювез с прозрачными стенками. В таких возят младенцев. Проехала, не останавливаясь, потому что там нет никого для Лиз.

      Ей туго перевязали грудь эластичными бинтами. «Можно еще потом пеленками», – подсказала нянечка, взявшая над Лиз шефство. Все эти манипуляции – чтобы остановить будущую лактацию.

      Организм произвел на свет младенца и готовился его кормить. Грудь набухала молозивом. Как объяснить организму, что не надо, что все зря? Что живой ребенок, который рос внутри него, больше не живой и не хочет молока?

      Лиз не плакала, и это было страшно. Гораздо естественней в этой ситуации были бы истерики и выдранные волосы, а не вот этот стойкий оловянный солдатик у окна.

      К ней заглядывала сердобольная нянечка.

      – Не поела? – сердилась она, увидев нетронутый завтрак, тарелку с кашей. – Тебе нужны силы!

      Чтобы поесть, тоже нужны силы. И желание. Еда – это топливо для жизни. Женщина, у которой только что в родах умер ребенок, не хочет жить. Ей не нужно топливо.

      Лиз молчит. Эта палата с пустыми кроватями – немножко она: одинокая и пустая. И все незастеленные чувства просто сдвинуты к стене. Еще вчера в Лиз жил человек, а сегодня – в ней нет человека. Во всех смыслах нет.