Четырнадцать дней непогоды. Дарья Сергеевна Дядькова

вас, папенька! С новым назначением, – обняла отца Пельажи.

      – Вы теперь будете первым в министерстве, а мой отец… – начала Евдокия.

      –…Будет моей правой рукой, – произнес Ветровский, меньше всего сейчас думавший о службе.

      Остаток ужина так и прошел в обсуждении нового императорского указа. Вскоре Евдокия заторопилась домой.

      – Непременно приезжайте завтра отобедать с нами. Отметим и ваше повышение, и назначение отца, – прощалась княгиня с хозяином дома. Ветровский с усилием отпустил ее руку, прильнув к ней долгим поцелуем.

      – Конечно же, я приеду,– произнес он вслух. «Только затем, чтобы вновь видеть вас», – последовала мысль, и Ветровский проводил Евдокию, с тяжелым сердцем отойдя от двери, которая закрылась за нею. А она, радостная и беспечная, ехала домой, даже не догадываясь, причиною скольких сердечный волнений является. Она, молодая княгиня, но еще ребенок душою, в этом огромном незнакомом городе.

       * * *

      Павел, новопроизведенный чиновник для особых поручений, недавно вернувшийся из министерства, куда так же был прислан пресловутый императорский указ, ждал жену в гостиной первого этажа. Уже стемнело, и князь начинал волноваться. Услышав звук подъезжающей кареты, он устремился к двери.

      – Додо, я давно жду тебя, – с легким упреком произнес Павел.

      – Прости, я задержалась у Ветровских – ты, наверное, сам знаешь, почему… Папенька – вице-директор департамента! – глядя на мужа сияющими от радости глазами, воскликнула Евдокия. – А ты – мой чиновник для особых поручений!

      Павел рассмеялся и обнял жену. Он уже не сердился ее позднему приезду.

      А над ними, облокотившись на перила лестницы и глядя вниз, стоял Рунский, глубоко о чем-то задумавшийся.

      «…У меня не было родных братьев и сестер. В Александре Бестужеве нашел я брата, в Евдокии – сестру. До недавнего времени я не мыслил счастия для себя, и существование мое составляли три самых близких мне человека: отец, но его уже нет, Александр – я даже не знаю, что с ним теперь, и Евдокия, счастие которой было бы и моим счастием.

      Павел мне показался слишком простым…и не вполне достойным ее. Но, видя, как искренне она привязалась к нему, я промолчал об этом, не сказал ей не слова. Я всерьез сомневался, что он сможет сделать ее счастливой, но не посмел омрачить безоблачной мечты этого великодушного ребенка.

      Теперь я гляжу на них, и кажется: оба они счастливы. Но какое-то смутное предчувствие не дает мне покою – я будто знаю наперед…Что-то непременно произойдет – такая натура, как она, не сможет долго быть счастливой с таким человеком, как Павел. В нем слишком много поверхностного, показного. Уверен, он еще проявит себя, только, боюсь, будет уже поздно. Я сторонюсь этой мысли, но она не отступает – Евдокия не будет счастлива. Полно, о чем я, сделался знатоком человеческого счастья – пытался одернуть себя Рунский, но мысли эти не давали ему покою. – Случается и так, что те, кто назначены друг другу судьбою, живут и не догадываются один о другом. Но, возможно,