Поэты Германии. Переводы. Татьяна Юрьевна Ирмияева

ктуальной издательской системе Ridero

      Генрих Гейне

      «Письмо, что ты прислала…»

      Письмо, что ты прислала,

      Ничуть не в тягость мне.

      Не любишь, оказалось,

      И нет письма длинней.

      Страниц, где строчки ровны,

      Двенадцать в самый раз!

      Не пишут так подробно,

      Когда дают отказ.

      «Утопая в серых тучах…»

      Утопая в серых тучах,

      Спят властительные боги,

      Я расслышал храп могучий

      В диком рёве непогоды.

      Непогода! Ярость бури

      Кораблю грозит кончиной,

      Кем же сможет быть обуздан

      Ветер, дыбящий пучину?

      Ты бессилен перед нею,

      Гнущей мачту, доски рвущей, —

      Запахну пальто плотнее,

      Чтобы спать, как боги в туче.

      Питер Фальк

      Эпитафия

      (Надпись на кладбище неизвестных

      на острове Нойверк, Германия)

      Горечь в имени твоем:

      «Неизвестный тут лежит».

      Не оплакан, погребен,

      Всеми в мире позабыт.

      Только ветер обовьет

      Холм песчаный и гранит,

      Прошумит и отойдет,

      Словно скорбь прошелестит.

      Но, взойдя на небосвод,

      Звезды свет утешно льют,

      Там душа твоя поет,

      Вечный обретя приют.

      Альфред Лихтенштейн

      Прощание

      (накануне отправки на фронт,

      для Петера Шера)

      Я перед смертью это написал.

      Друг, не хочу, чтоб ты мне возражал.

      Идем на фронт. Нам смерть теперь цена.

      Выть надо мной невеста не должна.

      Мне по душе. Идти и умирать.

      Рыдает мать. Железным надо стать.

      Закат… И через несколько минут

      Меня в могилу братскую швырнут.

      Горит на небе алая заря.

      Тринадцать дней, и словно не был я.

      Райнер Мария Рильке

      В старом доме

      Я в старом доме. Предо мной —

      вся Прага, словно на ладони,

      вдали уже неслышно тонет,

      укрыта сумерек волной.

      Туманней города черты.

      Лишь купол церкви Николая,

      как витязь в шлеме, возвышаясь,

      являет облик чистоты.

      Мелькают кое-где огни,

      там, в шуме города и зное…

      А здесь мне слышится иное:

      благословенное «Аминь».

* * *

      Тоска души живой: искать волнений,

      не знать эпохи, для себя родной.

      И все желанья: чтобы тихий гений

      вел диалоги с вечностью одной.

      И так всю жизнь. Пока полузабытый

      вернется час, особенный во всем:

      он промолчит, единственный открытый,

      и вечность воплотится в нем.

***

      Мне вечер книгой стал – пурпурный

      камчи роскошной переплет,

      застежек золото в лазури

      мне пальцы холодит, как лед.

      Страницу первую читаю,

      и прелестью ее пленен,

      вторую медленней листаю,

      а третья – как волшебный сон.

      Осень

      И каждый лист, как гость издалека,

      как будто в небесах сады пустеют,

      летит, свое паденье отрицая.

      Так и земля летит средь звезд, впадая

      ночами в одиночество, – века.

      Мы все в паденье, словно на беду.

      И кажется, – оно для всех, кто смертен.

      Но есть Один, в ком падшие на свете

      опору милостивую найдут.

      Пантера

      (Ботанический сад, Париж)

      От бесконечного мельканья прутьев

      взгляд зверя мукой искажен и пуст.

      Как будто целый мир жестоко скручен

      и втиснут в клетку так, что слышен хруст.

      Походкой мягкою, неслышно, люто

      в пространстве крошечном – круги в замóк:

      движенье