Больница №4. Александра Александровна Миллер

ыми случившимся людьми, да так, что на языке оставался мерзкий кислый привкус.

      Пока широкие линии горизонта помаленьку проглатывали сгущавшиеся сумерки, в больнице номер четыре, вдоль обшарпанных коридоров, мимо старых процедурных, где покоятся древние приборы и аппараты с проступающей ржавчиной, стоял негромкий плач. В самой дальней палате под застиранной простыней, вперившись невидящим взглядом в потолок, лежал Михаил Шварц.

      Еще совсем недавно рослый широкоплечий мужчина блистал и купался в славе, был востребован у женщин. На него нисходили лучи успеха. И каждый новый день он проживал, не задумываясь о будущем, уповая на то, что времени у него предостаточно. Как ни прискорбно это сообщать, но Михаил ошибался: время -ресурс, который не купить ни за какие деньги, ресурс, которого вечно мало; его просто не может быть достаточно.

      Деньги, успех, славу и всеобщую любовь вместе с многочисленными романами Мистер Шварц потерял в одночасье. Неожиданно и без возможности на какой-либо иной исход.

      И сейчас я мчался сломя голову через весь город к нему, будучи не уверенным полностью, что успею застать его в сознании.

      Больница под номером четыре была видна из любого уголка города. Над крышей здания вечно роились ворчливые тучи и землю устилала пугающая дымка. Она наводила ужас как на пациентов, так и на обычных прохожих. Что-то в ее тени было от притаившегося в засаде монстра, уродливого, леденящего душу. В разбродных контурах расцвечивались страх, уныние и хмурые призраки растворяющегося на заре большого света. Проезжая мимо на машине, становилось моментами крайне жутковато; что уж говорить про тех, кто был вынужден там находиться неделями, а то и месяцами.

      В этом медицинском учреждении лечились люди с редкими недугами и те, кому врачи отчаялись помочь. И поэтому я до сих пор не мог вразумить, как Михаил оказался там.

      Добрался я чрезвычайно быстро, не замечая ни людей, ни разбушевавшейся бури, ни зловещего тумана под ногами. Однако, очутившись в одном из отделений, я учуял пространный запах и резко осознал, что таким местам не обязательно иметь богатую историю ужасов. Не присказки и городские сплетни плетут паутину да убранства из мрака и пыли вокруг того или иного места. Атмосфера, тревожные шорохи, стоны и больничный подавляющий дух говорили сами за себя. В стенаниях древних ставней и несмазанных петель слышалась горестная песнь здешних палат и их временных обитателей. От стены отслаивалась штукатурка. Деревянный пол прогнил настолько, что после каждого, пусть и легкого, шага раздавался неприятный скрип, а в коридорах стоял зловонный душок сырого кирпича.

      Михаила помогла отыскать медсестра. Молоденькая девушка, видимо, совсем недавно устроившаяся на работу. Это можно было с решительностью сказать спустя три пролета, минув которые мы успешно и окончательно заблудились в коридорном лабиринте больницы. Лишь благодаря медсестре поопытней мы смогли найти примерно нужный мне маршрут. По пути я старался не оглядываться и не смотреть по сторонам, не слышать стенаний и мышиный бег работников по старым половицам. Ко всему прочему, я стыдливо поглядывал в сторону, чтобы лишний раз не встречаться взглядами с юной медсестрой. Признаться честно, меня одолевало непривычное чувство неловкости, впрочем, как и мою спутницу; не то я, появившийся из ниоткуда посетитель, не то ее рассеянность претворилась в непреодолимую меж нами преграду.

      Когда я зашел в палату, то ощутил бьющий в нос и режущий глаза запашок медикаментов и фенола, каким дезинфицируют медучреждения. Мистер Шварц лежал на кровати, укрытый по шею легким полотнищем. Его лицо осунулось. Он заметно исхудал. Кожа его приобрела желтоватый оттенок, а живот вырос до необъятных размеров. В ту минуту меня окатила волна холода, и я пошатнулся то ли от усиливающейся тошнотворной вони в комнате, то ли от увиденного.

      Мне было больно видеть совсем еще недавно здорового и жизнерадостного друга, теперь прикованного к больничной койке. Я стоял рядом с ним и не мог подобрать ни слова, так как голова моя пустовала. И только сердце не умолкало, не подстраивало собственный ритм под местные мелодии. Оно трепыхалось, извивалось и сжималось, точно змея на раскаленном камне; оно просто не хотело, не могло вразумить происходящего!

      – Федор?

      Я ощутил ледяное дыхание на затылке. Точно напуганный мальчуган, робко держался близ кровати больного, боясь поднять глаза на друга. Шум бурлящей в венах крови заглушал доносившиеся отзвуки снаружи, но хриплый голос Михаила все же вернул меня в палату больницы.

      – Федор, садись. – произнес мягко и ненавязчиво женский голос.

      Пружинисто подскочил, осмотрелся и заметил в темном углу комнатки два силуэта: женский принадлежал Летиции, а мужской – Полю. На обоих не было лица. Они понуро смотрели куда-то в одну точку и молчали, страшась прервать чудовищную тишину.

      Все случилось слишком молниеносно. Танец событий, ритм бурной жизни подхватил и увлек всех нас в опьяняющую негу, а вслед за тем порывисто выдернул и выплюнул на обмелевшие берега, не пойми зачем и как надолго.

      Я стоял посреди палаты, будто натурщик, окаменевший по наказу строгого метра, чья кисть уже вовсю изучает