Горизонт в огне. Пьер Леметр

здания.

      Стоящие внизу увидели, как к окну, из которого за несколько минут до этого выкинулся ребенок, подставили стремянку и по ней забрались какие-то люди.

      Наконец свернутый в спешке кусок материи спустили и почтительно накрыли им гроб. Но это все же была просто большая занавеска, так что складывалось впечатление, что человека хоронят в домашнем халате. К тому же с ткани не удалось снять три медных кольца, которые при малейшем движении упрямо принимались звенеть, стукаясь о стенку гроба…

      Всем не терпелось, чтобы похороны вернулись в обычное официальное, то есть всем понятное, русло.

      Во время переезда лежащий на коленях у рыдающей матери Поль не шелохнулся. Пульс у него был очень медленным. Водитель постоянно сигналил, пассажиры подпрыгивали, как в фургоне для перевозки скота. Леонс крепко держала Мадлен за руку. Фурнье обвязал голову ребенка своим белым шарфом, чтобы остановить кровь, но та не переставала течь и уже капала на пол.

      Андре Делькур, неудачно севший напротив Мадлен, по мере возможности старался отвести взгляд, на душе у него было муторно.

      Мадлен познакомилась с ним в религиозном учебном заведении, куда предполагала отдать Поля, когда тот подрастет. Делькур был высоким и худощавым молодым человеком, с волнистыми волосами по тогдашней моде и довольно сумрачным взглядом карих глаз, зато губы у него были сочные и выразительные. Он служил репетитором французского языка, говорили, что он чудесно изъясняется на латыни и даже дает уроки рисования, если нужно. Он мог неустанно говорить об итальянском Возрождении, которое было его страстью. Полагая себя поэтом, он придавал своему взгляду лихорадочный блеск, принимал одухотворенные позы, вдруг неожиданно отворачивался: это, по его мнению, указывало на то, что его посетила какая-то блестящая мысль. Он никогда не расставался с блокнотом, который вытаскивал при любом случае, что-то торопливо писал, отвернувшись, и вступал в общую беседу с видом человека, возвращающегося к жизни после мучительной болезни.

      Мадлен сразу понравились его впалые щеки, длинные пальцы и некоторая пылкость, позволяющая предвидеть яркие моменты. Она, более не желающая мужчин, нашла в нем неожиданный шарм. Она попробовала, Андре ее не разочаровал.

      Еще как не разочаровал.

      В его объятиях Мадлен оживила не самые худшие свои воспоминания. Она почувствовала себя желанной, он был очень нежен, даже несмотря на то, что подолгу медлил с переходом к делу, потому что всегда отводил много времени на то, чтобы поделиться впечатлениями или какой-нибудь точкой зрения, прокомментировать свои мысли. Он был разговорчив – оставшись в одних трусах, продолжал читать стихи, но в постели, когда умолкал, был хорош. Читатели, знающие Мадлен, помнят, что она никогда не была особенно хорошенькой. Не уродливая, скорее самая обыкновенная – таких взглядом не провожают. Она вышла замуж за очень красивого мужчину, который ее никогда не любил, поэтому с Андре она открыла для себя счастье быть желанной. И грани сексуальности, в которых никогда не