Великий маг Каладиус. Хроники Паэтты. Книга IV. Александр Николаевич Федоров

в желудке страшно захотелось спать, но боль в истерзанной спине становилась всё явственнее.

      – Можно мне ещё вашего настоя, мессир? – попросил он молча сидевшего рядом Клая. – Боль возвращается.

      – Извини парень, но сегодня был первый и последний раз, когда ты употреблял дурную траву, – строго произнёс Клайдий. – Она сожрёт твои мозги быстрее болотного слизня. Учись терпеть боль, дружок, тем более, боль заслуженную. Это станет для тебя отличным уроком. Ложись спать. Сон – лучшее обезболивающее. А с завтрашнего дня мы начнём наши занятия.

      ***

      Как и было обещано, на следующий день Клай взялся за обучение своего воспитанника со всей рьяностью умирающего со скуки человека. Ни о какой магии, возмущении и прочем речи пока даже не шло.

      – Перво-наперво ты должен освоить куда более важные вещи, – наставительным тоном увещевал Клайдий парня, который вновь лежал на кровати и мучился от тянущей боли в пояснице. – Тебе нужно научиться читать, писать и считать. Ты должен познакомиться с мыслями мудрых людей, живших до тебя… Хотя с этим будет большая проблема – библиотека моего разлюбезного кузена включает в себя ровно четыре книги, три из которых – арионнитские, а четвёртая – книжка любовных сонетов, которая для нас совершенно недоступна по причине того, что неотрывно пребывает на ночном столике хозяйки дома. Поэтому тебе придётся учиться на память, слушая то, что буду говорить я. И да, кстати! Я совсем не забыл, что к сегодняшнему вечеру ты должен уметь держать в руке вилку. В целом тебе нужно будет научиться приличным манерам. Ты должен будешь выбить из себя всю эту деревенскую пыль, так чтобы никто и никогда не заподозрил в тебе пастушьего сына. Истинный маг должен вести себя так, будто он был рождён на ступенях трона.

      Как мы видим, Клай подошёл к обучению своего первого ученика со всей строгостью, кажущейся настоящим лицемерием, если вспомнить его собственные школярские годы. Хотя, с другой стороны, это вполне можно было бы объяснить тем, что человек, набивший шишек на своём пути и хорошо запомнивший эти места, теперь предостерегал от этого других.

      Сказать, что учение давалось Олни тяжело – не сказать ничего. Сущим испытанием для него стала грамматика. Имперский язык имел небольшой алфавит – всего двадцать два знака, поэтому многие звуки при написании превращались в комбинации двух, а то и трёх знаков сразу. Память у парня оказалась очень хорошей, но вот понять логику фонетических шарад для него не всегда представлялось возможным. Сказалось и отсутствие подходящих книг – изучать чтение и письмо по богословским книгам, написанных путаным тёмным языком, было настоящим наказанием. Да и Клай, говоря откровенно, далеко не был эталоном преподавателя.

      В письме были свои трудности – корявые мозолистые руки колона куда ловчее держали мотыгу или пастуший кнут, нежели гусиное перо, к тому же довольно скверно заточенное. Но Клай с маниакальным упорством заставлял Олни сотни раз выписывать один и тот же знак, добиваясь идеальности форм.

      – Вся