Тысяча начал и окончаний. Мелисса де ла Круз

с Лилой заходимся от хохота, а Шанкар приносит наш заказ. Мы макаем горячие, хрустящие и мягкие кусочки жареной лепешки в сочный нут с карри, я накладываю горку луковок на маленький черпачок, сделанный из хлеба. Потом еще одна компания вваливается в и так уже битком набитое помещение, и я чувствую его раньше, чем вижу. Того парня из клуба.

      – Привет, Ник, – говорит Шанкар, он явно рад видеть этого парня. – Чола бхатура, одну порцию?

      – Привет, Шанкар, – отвечает парень, приятельски хлопая его по спине. – Сегодня здесь людно, а? – он выдвигает пустой стул возле нашего стола, пристально глядя на меня сверху вниз. – Не возражаете, если я ненадолго присоединюсь к вам?

      Лила встает.

      – Вообще-то возражаем, – она уже собирается жестом отстранить Ника, когда я хватаю ее за руку.

      – Не надо поднимать шум, – говорю я. Он садится, у него на лице опять появляется эта улыбка, от которой во все стороны от глаз расходятся морщинки.

      Лила встает.

      – Ну, тогда я схожу за чеком, – она в ярости бежит к кассе, а я сердито смотрю ей вслед.

      – Я не очень ей нравлюсь, правда? – говорит Ник, на его губах играет насмешливая улыбка. Шанкар ставит на стол еще одну дымящуюся тарелку чолы бхатуры, и хлеб такой обжигающе горячий, такой круглый и соблазнительный, что я не могу удержаться и отщипываю кусочек, хоть он и не мой. – Он никуда не делся, да?

      – Что? – спрашиваю я, мой рот набит рыбой чанна в пряной подливке.

      – Твой аппетит. Я всегда говорил: «Тид э ки това»?

      На мгновение я удивилась.

      – Что это значит?

      – У тебя желудок или колодец? – отвечает он, его руки тянутся к хлебу точно так же, как мои. Он макает и зачерпывает, накладывает сверху луковки, как и я. – Может быть, в переводе это выражение что-то теряет.

      Я несколько мгновений смотрю, как он ест – неаккуратно, откусывая большие куски, как мальчишка из деревни в Пенджабе.

      – Моя мама тоже иногда мне так говорила. Когда я была маленькая.

      – «Тид э ки това»? – он смеется. – Я не удивлен.

      Тут появляется Шанкар, с настороженным видом и с промасленным пакетом.

      – Лила ждет тебя в машине, она просила это тебе сказать, – серьезно говорит он.

      Ник опять улыбается мне, но понимает намек.

      – Ладно, ну, как я понимаю, это значит, что ты должна идти, – он опять макает хлеб в чолу. – Или ты можешь остаться.

      Во мне вспыхивает раздражение. Почему она хочет все мне испортить? Но я все равно поднимаюсь.

      – Нет, я должна идти, – говорю я и беру у Шанкара пакет.

      Но когда я шагаю прочь, мне почему-то хочется остаться.

      Воскресное оживление уже спадает к тому времени, когда заканчивается время ланча. Я умираю с голоду, и мне надо провести еще массу исследований для моей научной работы, но я обещала Ма, что останусь до четырех. Я тихонько подпеваю болливудской песне, звучащей на моем телефоне, – это та самая жалобная песенка, которую я все время включаю после той ночи, неделю назад.