День опричника. Владимир Сорокин

со страниц не капает.

      – Что ж ты читаешь, охальник? – шлепаю Посоху книгой по лбу. – Батя увидит – из опричнины турнет тебя!

      – Прости, Комяга, бес попутал, – бормочет Посоха.

      – По ножу ходишь, дура! Это ж похабень крамольная. За такие книжки Печатный Приказ чистили. Ты там ее подцепил?

      – Меня в ту пору в опричнине еще не было. У воеводы того самого в доме и притырил. Нечистый в бок толкнул.

      – Пойми, дурак, мы же охранная стая. Должны ум держать в холоде, а сердце в чистоте.

      – Понимаю, понимаю… – Посоха скучающе чешет под шапкой свои чернявые волосы.

      – Государь ведь слов бранных не терпит.

      – Знаю.

      – А знаешь – сожги книгу похабную.

      – Сожгу, Комяга, вот те крест… – Он размашисто крестится, пряча книжку.

      Выходят Нагул и Охлоп. Покуда дверь за ними затворяется, слышу стоны вдовы столбового.

      – Хороша стервь! – Охлоп сплевывает, заламывает на затылок мурмолку.

      – Не укатают ее до смерти? – спрашиваю, гася окурок о скамью.

      – Не, не должны… – Широколицый улыбчивый Нагул сморкается в кем-то любовно расшитый белый платок.

      Вскоре появляется Зябель. После круговухи он всегда взволнован и многословен. Зябель, как и я, с высшим образованием, университетский.

      – Все-таки как славно сокрушать врагов России! – бормочет он, доставая пачку «Родины» без фильтра. – Чингисхан говорил, что самое большое удовольствие на свете – побеждать врагов, разорять их имущество, ездить на их лошадях и любить их жен. Мудрый был человек!

      В пачку «Родины» лезут пальцы Нагула, Охлопа и Зябеля. Достаю свое огниво фасонное, холодного огня, даю им прикурить:

      – Что-то вы все на чертово зелье подсели. Знаете, что табак навеки проклят на семи камнях святых?

      – Знаем, Комяга, – усмехается Нагул, затягиваясь.

      – Сатане кадите, опричники. Дьявол научил людей курить табак, дабы люди воскурения делали ему. Каждая сигарета – фимиам во славу нечистого.

      – А мне один расстрига говорил: кто курит табачок, тот Христов мужичок, – возражает Охлоп.

      – А у нас в полку сотник повторял всегда: «Копченое мясо дольше хранится», – вздыхает Посоха и тоже берет сигарету.

      – Дураки вы стоеросовые! Государь наш не курит, – говорю им. – Батя тоже бросил. Надо и нам чистоту легких блюсти. И уст.

      Молча курят, слушая.

      Дверь отворяется, вываливаются остальные с женой столбового. Выносят ее голую, бесчувственную в тулупе овчинном. Нашим бабу укатать – дело своеобычное.

      – Жива?

      – От этого редко помирают! – улыбается Погода. – Это ж не дыба!

      Беру ее руку безвольную. Пульс есть.

      – Так, бабу – родне подкинуть.

      – Знамо дело.

      Уносят ее. Пора и точку ставить. Поглядывают опричники на дом: богат, добром полон. Но коли усадьба на слом по Государеву указу списывается, грабить нельзя. Закон. Все добро – Государеву красному петуху достанется.

      Киваю