ЖД. Дмитрий Быков

но виртуозно умел топтать способных. Евдокимов был прирожденный смершевец, элита элит: он вообще ничего не умел. И он был некрасивый. Он был словно топором рубленный. Он был плечистый, нечистый. Блевотное он был существо, прямо говоря. Мало кто был хуже Евдокимова. Варяги любили Евдокимова, ценили Евдокимова.

      Когда Воронов явился в Смерш за письмом из дома, он не заподозрил никакого подвоха – мало ли, может, во время помпы все письма должны приходить только через Смерш. Но Евдокимов уже знал, как будет его колоть. В Смерше, еще в Академии Дзержинского, всем внушали: невиноватых нет. Задача исключительно в том, чтобы найти вину. Народ прав, говоря, что у нас просто так не сажают. Настоящий военный психолог должен был тщательно разобраться в прошлом и настоящем объекта, чтобы просто отмести случайные и побочные вины, сосредоточившись на главной. Воронов был настолько удобен, что у Евдокимова через два дня оказался в руках букет расстрельных статей.

      – Рядовой Воронов по вашему приказанию прибыл! – четко рапортовала жертва, еще не подозревая о своем новом статусе.

      – Так-так, – медлительно сказал Евдокимов. – Так-так… (Это тоже была азбука смершевца – тянуть время, чтобы жертва пометалась.) – Ну что же… ммм… Воронов, да? Значит, письмеца ждете?

      – Так точно.

      – От кого же, любопытно узнать?

      – От матери, товарищ майор.

      – Мать – дело хорошее. Один у матери?

      – Сестра еще есть.

      – А почему ждете письма? Адрес сообщили уже?

      – Так точно.

      – Ага. Ну, ладно. А почему вы думаете, что мать вам сразу напишет?

      Воронов растерялся.

      – Потому… потому что волнуется, товарищ майор.

      – Волнуется? А почему она волнуется? Вы что, сообщили ей в письме что-то такое, от чего она может разволноваться?

      – Никак нет, товарищ майор, – густо покраснел Воронов. – Просто… ну… я подумал, что она будет волноваться. Война же.

      – А вы сообщили матери, что находитесь в районе боевых действий? – Голос Евдокимова начал наливаться свинцом. Попадая на фронт, солдаты не имели права об этом сообщать. Такова была особенно хитрая, иезуитская установка I с и штаба: родители знали только номер части. Любая информация в письме, из которой можно было почерпнуть намек на истинное местонахождение солдата, расценивалась как измена и немедленно каралась.

      – Никак нет, товарищ майор. Просто написал, что прибыли в часть.

      – Так что ж она тогда волнуется? Нервная, что ли? Может быть, больная какая-то?

      – Никак нет, товарищ майор.

      – Я сам знаю, что я товарищ майор. Что вы мне все время – товарищ майор, товарищ майор? Вы, может быть, думаете, что в Смерше дураки сидят?

      – Никак нет, това… Никак нет, я так не думаю.

      – А. Интересно. А как думаете?

      – Я про Смерш никак не думаю, това…

      – «Товарищ майор», надо добавлять. Вы в армии находитесь или где? Вы, может