Труп из Первой столицы. Ирина Потанина

лично товарищу Сталину. И вот я думаю… Раз есть такой надежный и проверенный канал для передачи писем, ведь можно же и еще что-то важное передать?

      – Что? – Микола Гурович перебил вопросом, и Света даже не сразу поняла, о чем он говорит.

      – Что думает про это тетка? Она еще не знает. Но в добром деле не откажет, я уверена. И дело я придумала уже… Но только я не знаю, не маловат ли, так сказать, масштаб…

      Микола Гурович выслушал Светину идею про библиотеку и устало покачал головой.

      – Наивное дитя! Во-первых, в этом доме вы подписи лучше не просите – будет хуже. Кто не подпишет, тот обязательно доложит, куда следует. А автографы порядочных людей бумаге вашей только навредят. Тут многие уже исключены, изобличены и бесполезны. Я ощущаю это очень ясно с момента, как Курбаса изгнали с родины и из его собственного театра, не говоря уже обо всем остальном. Как до последней капли крови, мы до последней капли чернил трудились на благо мировой революции, но теперь все опорочено, вывернуто и перечеркнуто… И, кстати, я не вызван на Всесоюзный Съезд и не приглашен на местный, так что вы зря ко мне обращаетесь. Знаете, когда в 32-м вышел тот памятный указ ЦК о реорганизации литературных объединений и прекращении разделения литераторов на обособленные группы, мы восприняли это очень радостно. В том ключе, что, вот, дескать, мудрая партия сумела положить конец нашим междоусобным распрям, будем работать теперь все вместе, одной большой группой советских писателей. Посыпались планы о редколлегиях, куда литературные оппоненты войдут как братья, о новых журналах, что возьмут все лучшее от запрещенных, но и пойдут дальше… А потом выяснилось, что куда подальше пойдем лично мы. Не думайте, я не жалуюсь, просто обрисовываю вам реалии положения. Под чем поставлю подпись, то пойдет в расход, попомните мои слова. – Света почувствовала неприятный холодок под сердцем. Ей хотелось или немедленно забыть все сказанное, или расплакаться и крепко-крепко обнять этого талантливого и явно слишком уставшего для окружающих жизненных перемен человека.

      Микола Гурович тем временем продолжал: – Но не во мне дело. Вы с самим товарищем Быковцом-то говорили? Лично я слышал, что он сам себя недавно прилюдно осудил. Покаялся, признался в националистических перегибах, исправился и получил новое место службы. Новую жизнь…

      Света таких новостей не знала, но даже если и так, то это ничего не меняло.

      – Быть может, товарищ Быковец и зажил новой жизнью, но библиотеку-то это не откроет!

      – Ох, Света! Какая библиотека, когда речь идет о человеческой судьбе? Оставьте вы этот вопрос, не морочьте бедному Быковцу голову… – Микола Гурович смотрел на собеседницу с явным сожалением, будто на глупого, ничего не понимающего ребенка. – И вот еще! – добавил он после неловкой паузы. – Передайте привет батьке и никому не пересказывайте наш разговор. Да и лучше не общайтесь на подобные темы в нашем доме. В «Слове» каждое