Труп из Первой столицы. Ирина Потанина

и уговорил Игната Павловича создать альтернативную следственную группу, которая без шума все уладит. Вы, я и Света – как в былые времена. Ирины только не хватает, но над этим и поработаем, верно? В кратчайшее время и, главное, осторожно, раскроем это пакостное дело…

      «Это самое настоящее безумие! – мысленно паниковал Морской. – Типичный бред. Возможно, просто сон. Вот я проснусь, и все это исчезнет» А вслух сказал:

      – Что вам еще известно?

      И Коля послушно начал излагать:

      – Кроме книги с автографом Бувье, истрепанного «Капитала» Маркса на французском языке, документов Ирины и крупной суммы денег, было также найдено заявление Ирины об уходе из театра… С послезавтрашней датой. С очень глупой формулировкой, мол, все надоело, уезжаю от вас всех подальше куда глаза глядят, найду лучшую работу и лучших коллег. Мы отдали письмо на экспертизу почерка, но я почти уверен, что заявление поддельное и что писала его не Ирина. Так сказать, труп мечтал уйти из труппы… Тьфу! Как попадаю в ваши стены, так снова словоблудие в голову лезет. Раз-два-три, надо сосредоточиться! – Николай замотал головой, прогоняя наваждение.

      – Так вот! – продолжил он уже нормально. – Если восстанавливать события, то получается, что за десять минут до отправления в поезде была еще Ирина – ее видели вы, ее видела проводница, ее видели чуть раньше в вагоне-ресторане. А потом – оп, в момент отправки вместо Ирины сидит уже Милена, и ее кто-то убивает… Список пассажиров мои коллеги в Киеве прорабатывают…

* * *

      Выходя из первого подъезда писательского дома «Слово», Светлана пребывала уже в куда менее боевом настроении. Все складывалось вроде бы хорошо, пока, составив с прекрасной мадам Триоле очередное письмо и снова почеркав все формулировки, Света, наконец, не спросила, о чем же писала товарищу Сталину сестра Эльзы Юрьевны.

      – О Маяковском, – раздалось в ответ. – О чем же еще она могла писать?

      Выяснилось, что сестра Эльзы Юрьевны не кто-нибудь, а муза Владимира Маяковского. Мадам Триоле так и сказала: «Муза». И пояснять не стала, но Света понимала и сама, что это значит не жена (ведь раньше Эльза Юрьевна сказала о супруге, который с давних пор и есть тот «спутник навсегда» ее сестры), не друг (какая уж тут дружба, раз половина всей любовной лирики Маяковского посвящена Лилии Юрьевне Брик), но кто-то очень близкий и значимый (не зря ведь поэт, как рассказала Эльза Юрьевна, в предсмертном обращении к правительству написал: «Моя семья – Лиля Брик»). В общем, кто там кому и кем приходился, Света не разобрала, но поняла главное: через год после смерти всеми любимого поэта издательства стали отказываться от переизданий, и член семьи Маяковского обратилась к товарищу Сталину с просьбой повлиять на ситуацию. И не получила никакого ответа. Могла ли в таком случае Света, просящая не за знаменитого литературного гиганта, а за скромную малоизвестную библиотеку, да еще и, по сути, не имеющая к объекту своей заботы никакого