Человек с двойным лицом. Александр Тамоников

он устраивал, и мужики делали перерыв только на короткие промежутки, во время которых с неудержимой и даже открытой агрессией обсуждали подлость какого-то Ивана.

      Женщина, сидевшая у окна напротив, попыталась сделать им замечание, но мужики так глянули на нее, что она посчитала за лучшее отвернуться и прикусить язык, что, впрочем, от нее и требовалось. И вообще, находясь в пути вот уже сутки, с четырехчасовой остановкой в Киеве, Маханов устал. Настроение – и так хуже некуда, а тут еще соседи. И каких только в дороге не встретишь! Хотя, следует признать, что большинство из них – нормальные советские люди. Но, как говорится, «в семье не без урода».

      Он достал пачку «Казбека», прикурил и с удовольствием затянулся. Посмотрел на часы – «Кировские» были роскошью даже в Москве. В основном в ходу были карманные. Стрелки показывали 21:37. Это означало, что в город, если поезд не опаздывает, он приедет через тринадцать минут.

      За окном простучал мост над рекой, следовательно, поезд не опаздывает. От моста до вокзала как раз где-то минут пятнадцать. Сразу за мостом пошли небольшие хаты пригородных поселков.

      В тамбур вышел еще один мужчина постарше Маханова, но ненамного, также, как Николай Иванович, в костюме и при галстуке. Странно, но Маханов за четыре с половиной часа пути от Киева ни разу его не видел. Или он выходил курить в другой тамбур? Этот тоже достал папиросу «Казбек», прикурил. Посмотрел сначала на Николая Ивановича, потом за окно:

      – Кажется, подъезжаем?

      Он ни к кому не обращался, просто высказал предположение, но в тамбуре они были вдвоем, и поэтому Маханов счел нужным ответить:

      – Да, до станции меньше десяти минут.

      – В командировку? – спросил мужчина и тут же поправился: – Извините, разрешите представиться – Агеев Александр Владимирович.

      Не хотел Маханов вступать в разговор, но пришлось.

      – Очень приятно. Маханов Николай Иванович. Нет, я еду не в командировку, а домой.

      – А я в командировку, будь она неладна, еще раз извините, вы живете в городе?

      – Нет, я живу в Москве, еду на свою родину, в Олевский район, слышали о таком?

      Странно, но Агеев располагал людей к откровенности во время разговора. Качество, которым обладают немногие.

      Он отрицательно покачал головой:

      – К сожалению, нет, да и в город я по служебным делам.

      – Вы… военный? – спросил Маханов.

      – Да, а как вы узнали?

      – По внешнему виду.

      – Часто общаетесь с военными? Или… нет, вы на офицера не похожи.

      – Благодарю за комплимент.

      – Я не хотел вас обидеть.

      Маханов вздохнул:

      – Какие могут быть обиды, Александр Владимирович. Да, мне приходится часто общаться с военными, по роду так сказать, работы, но… это касается только меня.

      Агеев улыбнулся:

      – Бдительность превыше всего?

      – А разве не об этом нам напоминают плакаты на каждом углу?

      – Вы правы. Давайте, попробую отгадать, почему вы едете домой. Вы в отпуске, так?

      – Да.

      – Счастливый человек! А мне в отпуск – в декабре, и то, если отпустят.

      – Я бы многое отдал, чтобы не ездить в этот отпуск, – проговорил Маханов, закуривая вторую папиросу.

      – Почему? – удивился попутчик.

      – На похороны отца еду. – Маханов глубоко затянулся, поперхнулся, закашлялся. На глазах выступили слезы.

      – Вот оно как, – протянул Агеев, – примите мои соболезнования.

      Маханов откашлялся:

      – Спасибо.

      И вдруг его словно прорвало:

      – Я был дома два года назад. Обещал отцу, что приеду. Он – последний близкий мне человек. Есть, конечно, родня, но все это не то. Весной он написал письмо, спрашивал, приеду ли? Я обещал, да не смог – работа. И вот теперь… да что там. – Он махнул рукой, вновь глубоко затягиваясь дымом папиросы.

      – Извините, Николай Иванович, а мама?

      Маханов раздавил окурок в жестяной банке, которая висела на двери:

      – Мама умерла в тридцать седьмом.

      – Понятно. Я тоже, знаете ли, один на этом свете. Родителей не помню, как оказался в детском доме – тоже. Хорошо помню, как с товарищами сбегал оттуда, беспризорничал… Но, кажется, подъезжаем.

      Паровоз издал длинный гудок, сбросил скорость. Состав медленно, скрипя тормозами и лязгая сцепкой, въехал на главный путь и стал.

      – Ну вот и город, – проговорил Агеев и взглянул на Маханова. – Я за вещами. А вам есть где остановиться? Если нет, могу пристроить в гостинице комендатуры.

      – Нет, благодарю, вы поспешите, а то вещи уведут. С этим тут просто.

      – До свидания.

      – Всего хорошего.

      Маханов, не дожидаясь проводника, дернул ручку. Дверь оказалась открытой, и он сошел на перрон. Поправил шляпу, взглянул на окна вагона: те,