Мертвые пианисты. Екатерина Ру

только в редких случаях – когда Надю нужно было срочно куда-то потянуть. А бабушка поступала так часто. И это ужасно: ведь ладони потеют, и пот двух людей смешивается.

      Школьные стены снаружи и изнутри оказались угрюмыми, цвета венозной крови. У Нади однажды брали кровь из вены для каких-то анализов. В поликлиническом кабинете стоял белый шкафчик с пробирками, а рядом – этажерка с уродливыми пластмассовыми игрушками. Пахло лекарствами, хлоркой и тревогой. В школе запаха лекарств не было, но хлорка и тревога ощущались даже сильнее.

      Кабинет директрисы – Антонины Илларионовны – оказался на третьем этаже. Когда Надя с бабушкой зашли, она криво улыбнулась и вытянула вперед ладонь с желтоватыми ногтями.

      – Ну наконец-то, а мы уж вас заждались! – сказала директриса писклявым занозливым голосом.

      – Извините, Антонина Илларионовна, просто Надюша что-то сегодня вдруг занервничала, долго упрямилась, – ответила бабушка.

      И после паузы добавила:

      – Но вообще она в школу очень хочет.

      Антонина Илларионовна была дамой неопределенного возраста. Тучной, желеобразной, похожей на холодец. С мышино-серыми глазами и такого же цвета волосами, гладко зализанными на пробор. Рядом с ней сидела осанистая девушка в кремовой блузке. У девушки были круглые глаза навыкате, словно совсем без век, и плотно сомкнутые тонкие губы.

      – Это хорошо, это замечательно! – проверещала директриса.

      Надя с бабушкой сели на черную жесткую кушетку. Вокруг было очень много предметов, совсем разных предметов, и они наплывали пестрой массой изо всех углов. Золотые кубки, книги, дипломы, календари с изображением Кремля, тяжело дышащий компьютер, стеклянные фигурки ежиков, лисиц и грибов. Настольная лампа с кисло-зеленым светом, горшки с кактусами, золотой керамический кот, машущий лапой. В первые минуты Надя не прислушивалась к разговору. Смотрела на вещи, сбитые в случайную кучу, нелепые, неприкаянные. Через эту неприкаянность чувствовала с ними родство.

      – Но все же… если она такая… особенная… не знаю, как это отразится на ее взаимоотношениях с классом.

      Бабушка выпрямилась и сложила руки на коленях. А потом ответила – отрывисто, резко. Говорила так, будто рубила кухонным топориком мясо:

      – Я вам на это вот что скажу, Антонина Илларионовна. Особенные тоже бывают разными. Моя Надюша спокойненькая. И очень умная. Проблем с ней не будет. Я вам это обещаю.

      – Ну а помните, вы про детский сад тогда рассказывали.

      – Там другое совсем. Себе она может больно сделать. Но другим – никогда. Она ни на кого не нападает. Уж что-что, а агрессивность – это не про нее. К тому же с тех пор как я забрала ее у мамани…

      Надя снова выпала из разговора. Будто стала погружаться в воду. Голоса директрисы и бабушки скрылись от нее за нарастающей водной толщей. За теплой тьмой застоявшейся тишины. Фразы плавали по кабинету – далекие, бессмысленные – и оседали где-то на стенах, рядом с дипломами и грамотами. Словно пузырьки воздуха на стенках аквариума.

      – Ну