Московская стена. Петр Власов

есть вообще. Партизаны подобрались к ограждению, подорвали его, а потом, словно в тире, расстреляли из гранатометов компрессорную станцию.

      – Есть версии, почему отказала сигнализация в Торжке?

      Итальянец то ли не расслышал вопроса, то ли ему нечего было ответить. Они проехали под каким-то мостом, и на фоне массивной, похожей на ногу доисторического монстра бетонной опоры стекло сделало мгновенный снимок Голдстона. Бледное, как у призрака, с острым подбородком лицо. Слегка оттопыренные, любопытные уши. Глубоко посаженные глаза настороженно выглядывают из-под светлых, едва заметных бровей. Неужели он и есть это смазанное, едва собранное вместе отражение? Судя по оставшемуся с довоенных времен указателю, свернули на Ленинградское шоссе. По обе стороны от дороги замелькали скрепленные бетонным забором пулеметные вышки-башни, единственное украшение безжизненного снежного поля. Все остальное в радиусе ста метров сровняли с землей, оставив едва угадывавшиеся под осевшим снегом остовы зданий и пни спиленных деревьев. Впрочем, партизан это не останавливало. Голдстон насчитал целых три обгоревших остова БТР, скинутых на обочину. Судя по виду, вполне еще свежих. Стало неприятно, словно очутился в морге, в окружении мертвых, бесполезных тел. Под горлом с готовностью натянулась леска дурного предчувствия. Что-то там на нее клюнуло, партизанская засада, а может подрыв на мине. Запах одеколона стал жестче, резче, начал кислотой разъедать мозг.

      «Надо о чем-нибудь заговорить. Немедленно».

      – Почему партизаны продолжают сопротивление? Ведь не осталось даже страны, за которую можно воевать?

      Марчелло вздрогнул. Повернулся к нему вполоборота, показав почти прямоугольный профиль.

      – Здесь все по-другому. Черт знает, за что они там воюют. Фанатики. Нам их никогда не понять.

      Голдстон услышал в его словах вызов для себя. Никогда не понять? Мужиков в вонючих полушубках?

      – Вы не пробовали поговорить с кем-то из них?

      Итальянец дико посмотрел на Голдстона. Похоже, сильно испугался, представив это вживую.

      – Вы задаете странные вопросы, герр штабс-капитан. Честно говоря, даже не знаю, что ответить…

      Тут же продолжил с наигранным оживлением, очевидно желая перескочить на другую тему:

      – Уже подъезжаем к окраине города. Еще пять минут, и вы увидите нашу знаменитую Стену! Знаете, в ней есть что-то такое… Не могу назваться добрым католиком, но каждый раз, когда на нее смотрю, хочется перекреститься… Честное слово!

      Голдстон вздрогнул. Видишь, вездесущая Стена забралась в голову даже к простаку Марчелло. По-своему, но забралась.

      Три года назад, едва канцлер озвучил план окольцевать центр Москвы тридцатиметровой высоты стеной, газеты и телеящик вцепились в эту тему мертвой хваткой. Голдстону не раз приходило на ум: строительству, при всей технической масштабности проекта, отводится изо дня в день непропорционально много прайм-тайма и первых