Внутри звездопада. Алла Горбунова

на ней

      среди виноградников Лангедока и Божоле,

      по побережью Аквитании и Гаскони,

      по холмам Бурбонне, по лесам Ниверне,

      по плато Пуатье.

      Мою лошадь зовут Джозéф Фили́пп Лавуазье.

      Я спешиваюсь

      и на цветущем холме

      пью бордо из Буржэ и Блайэ,

      будто Бриджит Бардо.

      Я треплю свою лошадь за холку и шепчу,

      наклонившись к ней:

      ты прекрасна, словно Софи Марсо и Мишель Мерсье,

      моя лошадь Джозéф Фили́пп Лавуазье.

      И мой кавалер

      на нормандском своём рысаке

      Анжелике Жюстине Камье

      хочет угнаться за мной в горах Дофине.

      Но меня несёт прочь

      в долгом весеннем сне

      моя лошадь Джозéф Фили́пп Лавуазье.

      Созерцание, в ходе которого человек узнаёт, что утки на колёсиках думают о людях

      метки в траве

      на дне озера

      на зеркальном исподе

      левого глаза

      само зеркало —

      оборотное

      наполовину зарыто в песок

      осыпающийся крепостями

      после града

      в зеркале, предназначенном

      для ловли солнечных зайчиков,

      свет рассыпается

      радугой

      вырублены стволы на болоте

      у Чёртова озера,

      пни, и пушица цветёт

      среди пней, на песке тает град,

      распадается город

      и храмы его из песчаника и огня,

      зеркало под водой удвоилось,

      как очки старика-пескаря в песке

      на тумбочке у телевизора под водой,

      отражаются сосны

      в каждой линзе,

      выпуклые,

      вот —

      пролетела ворона,

      ей хорошо лететь

      над болотом пушицы и пней,

      над чёрной водой,

      быть стариком, в огороде копаться, сажать лук-порей

      и укроп, но порой —

      превращаться в ворону, летать средь лесов и полей,

      видеть всё глазом вороньим,

      слегка поворачивать головой,

      а потом снова быть стариком,

      снова есть свой хлеб,

      пенсию ждать, ругать молодёжь,

      вспоминать советскую власть,

      превращаться снова в ворону и видеть какой-то блеск,

      поворачивать глазом, хотеть украсть,

      громко кричать

      «Кар-р-р»

      а тем временем утки проплыли

      из правого глаза в левый под переносицей:

      мать и детёныши, но самое страшное —

      на животе у них колёсики,

      как от маленьких велосипедиков – вместо лапок,

      на воде от них треугольнички и след, как от самолётиков,

      иногда утёнок разгоняется и быстро так

      на своих колёсиках

      перегоняет маму,

      видит старика-ворону и кричит: «Караул! Пожар!»,

      а мама ему: «Заткнись, малый!»,

      а старик ему:

      «Кар-р-р»

      а люди в это время ничего не слышат, не видят,

      на том берегу озера беседуют о своём человечьем,

      папа с сыном пускают бумажного змея,

      а змей всё падает, не взлетает, слабенький