Ангел Спартака. Андрей Валентинов

Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему.

      И снова совсем другим голос Его стал. Хоть и только что познакомились, а поняла – иным. Будто бы Ему… Не больно, не обидно даже, а словно бы все вместе. И еще не по себе очень – словно над костром погребальным говорит.

      – Встал и пошел к отцу своему. И, когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться!..

      И еще одно понять успела – взял Он меня в ученицы.

      – Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.

      Замолчал, прошелся не спеша к входу.

      Остановился.

      – И что поняла ты, Папия Муцила?

      Не обезьянка уже, даже именем не побрезговал. А я-то думала, что его, имя мое настоящее, только одна я на земле знаю – с тех пор, как семьи моей не стало.

      – Поняла, Учитель. Ты был Старшим Сыном.

Антифон

      А это я вижу со стороны – именно вижу, словно показал кто-то. У старой каменной стены двое – высокий и маленькая. В голосе высокого – насмешка, чуть заметная, дальняя.

      – Догадалась о маяке, обезьянка? Догадайся и сейчас.

      Под ладонью – неровный пыльный камень. Теплый, очень теплый…

      – Обезьянка догадалась, Учитель. Морякам нужен запас муки. И зернотерка, и вяленое мясо…

      – Не ужинала? – насмешка слышнее, заметнее. – А еще требуется оружие, деньги… Стену сама разберешь?

      – Сама! – В голосе маленькой – вызов, хотя она еле стоит на ногах, а камни огромные, неподъемные. – Откуда начать?

      – Не надо.

      Камни исчезли. Из глубокой ниши – розовый свет.

      Маленькая слишком устала, чтобы удивиться.

      Высокий, не глядя, протягивает руку. На широкой ладони – горящая лампа. Не стекло – что-то твердое, почти непрозрачное. Свет теплый, ровный.

      – Лампа? – наконец-то она изумилась. – А почему горит? И зачем?

      В ответ – злой смех. Маленькой на миг становится страшно.

      – Никто не оставляет горящий светильник под спудом, да? А этот ставят, моя обезьянка! Те, кому он светит, тоже заперты. К счастью для вас!

      Розовый