Тот самый яр…. Вениамин Колыхалов

слушал их святой Георгий Победоносец. Счетовод Покровский продолжал дотошно искать запутанные ходы в годовом отчете. О своей правоте знал всё. О гнусном подлоге могла внести ясность кипа бухгалтерских бумаг. Они заперты в несгораемом сейфе. Бумаги сгораемы. Возможно, важные улики давно уничтожены, разлетелись пеплом по двору бревенчатой конторы. «Дали бы пять лет поражения в правах – тогда можно перебедовать… Будет время выиграть победу после поражения… Всех выведу на чистую водичку…»

      О сыне, о Праске все думы Тимура. Взор простреливает сквозь барачные стены, долетает до захудалой деревеньки… Вот крошка Никодимка грудь сосит… Вот матушка гремит сепараторными дисками – готовится молоко в сливки перегонять… Не отобрали бы корову, кузницу… Подлец Фесько – холопских кровей… барские иметь не будет… Родича Ганьку – пьяницу и недавнего зэка – в надзиратели пристроил… По всем статьям выходит – батя в гражданскую за власть лживую воевал. Кривда верх взяла, зубы скалит…

      4

      Заподозрил Натан: Горбонос знает о посещении избы кузнеца. Молчит дьявол, но по глазам чирьястого чикиста можно прочесть осуждение: «Распочтарился… записочки да посылочки носишь».

      «Прекращу посещения… до греха докачусь… Но как не бегать в недальнюю деревеньку. Праска тянет. Чувства кипят. После родов краше стала. Глазёнки остяцкие расширились, сияют, магнитят… Груди сарафанишко теснят…»

      В последнее посещение перед Натаном большой связкой собольих шкурок трясла.

      – Освободишь мужиков – все твои.

      – Не такой у меня, Прасковьюшка, чин, чтобы запросто вызволять осужденных. Имей я власть – без соболей освободил бы.

      – Не темни, комендатурец! Все вы там прелой дратвой шиты. Для безвинных легко ворота распахнуть.

      В зыбке покачивался Никодимчик. Натан перегонял ревнивый взгляд со спящего младенца на Праску – видел слитость её черт, Тимура. Природа умело и бережно перемешала на личике отцовское и материнское. Никто не скажет – суразёнка в подоле принесла.

      На молодой матери просторный ситцевый халат: по полям ткани разбежались крупные ромашки.

      Соломонида справляла хозяйство в хлеву, гремела вёдрами.

      Внезапно ромашковый луг раздвоился, смятые половинки распахнутого халата повисли в дрожащих руках Праски. Околдованный гость раскрыл от дива рот… отмахнулся как от наваждения… отшатнулся от обнаженной бесстыдницы… глаза полностью не зажмурил. В просвет щелочки любовался притягивающей красотой живота, ног, чернеющего холмика…

      – Растерялся, соперничек?!. Ослепила тебя… Ради Тимура на всё пойду… Пожертвую честью… собственной соболюшкой. – Праска бесстыдно взъерошила кудрявые волосёнки, магическим пасом прикрыла мех. – Хочешь ведь, хочешь соболька?..

      Сглатывая обильную слюну, ошарашенный ухажёр спешно покинул избу.

      Не ожидал такого крутого поворота событий. Большая связка серебристых соболей… кудрявое пятно в матовой излучине ног… Видение сливалось