Тот самый яр…. Вениамин Колыхалов

в команду дознателей: скоренько все верные показания выбью из кулачья, недобитой белогвардейщины.

      – Неужели своих истязать будешь? – Староверец с опаской посмотрел на мордастого приспособленца.

      – Ты в свояки набиваешься?! В застенках все чужаки. Каждый за себя стоит. Не хочет, чтобы его шкуру попортили, черепок продырявили. Не для того я о свободе грезил.

      – Рано выпустили, – с кержацкой прямотой выпалил моторист катера.

      – Хочешь, христомолец, последнего клочка бороды лишиться? У меня нервы чакают. В песчаном мешке долго сидеть не собираюсь.

      – Для тебя и Христос – не учитель… Людишки вроде тебя его святые заповеди растоптали.

      – Запомни, проповедник, я тебе когда-нибудь пальцы оттяпаю. Помолись тогда, двуперстник…

      Счетовод завыл с диким исступлением, качая в такт взвою раскосмаченной головой.

      Распахнулась скрипучая дверь. Ввалился грузный надзиратель, пинком оборвал нудную арию счетовода.

      – А ты, Тюремная Харя, на выход!

      Проклинал Натан тот день, когда по комсомольскому призыву поступил в органы. Если бы не частое погружение в головокружительную глубину поэзии светлокудрого рязанца – располосовал бы вены карманным острогранным зеркальцем.

      От стихов веяло волей и Родиной. От Ярзоны кровью, пропастиной.

      Велась чудовищная расправа над свободой и духом нации. Была в Колпашино контора «Заготскот». Грозная следственная тюрьма на крутоярье производила заготовку иного скота – людского скопища. Почти каждый, кого загоняли за высокий околюченный забор, мог попасть под расстрельную статью. Совершенно секретные директивы со смертной цифирью обретали тут кровавую реальность. Паучьими сетями комендатур, следственных тюрем затянуло государство, в котором переворотчики, пламенные революционеры вершили судилище над бесправными массами. Под пламенем знамён и флагов пламенела кровь невинно убиенных…

      Несерьёзным комсомольцем называл себя меткий ворошиловский стрелок. В его руки недавно попало довольно смелое стихотворение Есенина. Написанное черной тушью крупными буквами, оно поразило пронзительной правдой:

      …Пустая забава, одни разговоры.

      Ну что же, ну что же

      вы взяли взамен?

      Пришли те же жулики, те же воры

      И законом революции всех взяли в плен…

      Вот он, чикист Воробьёв, чикает неповинных по закону революции. Что этот законишка дал праведному люду – волю? землю? свободу? Пошел супротив воли отца. Всяко отговаривал – не суй башку в пучину… Форма прельстила? Спецпаёк? Поступал простым конвойным. Думал: при оружии будет, при власти кое-какой. На первых тренировочных стрельбах три пули в десятку всадил… Принудили перейти в расстрельный взвод.

      Грамотёшка в школе давалась надсадно. Башка трещала от формул и правил. Мускульную работёнку тоже не любил. В школе физика. Дома физический труд. Не много ли физвоздействия на ум и жилы?

      В Прасковью втюрился с первого разгона искромётного взгляда.