Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней. Стефан Газел

крышку.

      Однако мать что-то беспокоило. Снаружи все было тихо. Мы опять открыли крышку, и мать огляделась вокруг. Никаких признаков жизни.

      – Пошли, – сказала она Антеку. – Ты разбросаешь навоз по двору, чтобы скрыть кровь. Мне тоже надо кое-что сделать. Быстрее!

      Они бросились во двор. Пока Антек разбрасывал по двору свежий конский навоз, мать занялась каким-то странным делом. Оседлала одну из лошадей. Потом вынесла из дома шинель-скатку и привязала ее к седлу. Открыла ворота и стегнула лошадь. Мы увидели, как лошадь умчалась куда-то вдаль.

      Антек, закончив разбрасывать навоз, вбежал в дом и появился оттуда с наполовину копченым, наполовину жареным цыпленком. Мать наполнила водой кувшин. Наконец они вернулись в убежище.

      – Почему ты так поступила с лошадью? – спросил Антек у матери.

      – Они решат, что он уехал. Могут посчитать, что он дезертир.

      Сидя рядом с человеком, которого убил, Антек засмеялся:

      – Они повесят его, когда поймают, да?

      Мы уже видели трупы; совсем свежие и еще теплые, и пролежавшие несколько дней, почерневшие или замерзшие. Несколько раз мы натыкались на трупы, пролежавшие какое-то время на солнце, распухшие, изглоданные червями. Видели трупы, ставшие добычей птиц. Да, все это мы видели раньше.

      Но теперь, в кромешной тьме, рядом с еще не остывшим телом, мы испытывали совсем иные чувства. Мы не видели друг друга в темноте и не знали, о чем думает каждый из нас. Неожиданно раздались рыдания – плакал Антек.

      – Я... я боюсь. Давайте немного приоткроем крышку, чтобы стало чуть светлее.

      Мы слегка подняли крышку.

      – Вы уверены, что он умер? – дрожащим голосом спросил Антек.

      – Уверены, – ответила мать за всех.

      Она заставила нас приподняться и накрыла труп шинелью.

      – Неужели нельзя спрятаться в каком-нибудь другом месте? – спросил Антек дрожащим голосом.

      Донесшийся стук копыт стал ответом на его вопрос. Мы быстро закрыли крышку и затаились. Снаружи донеслись крики и проклятия. Приехавшие искали охранника в сараях и под навесом, и наконец мы услышали: «Каков подлец!» Уловка с лошадью сработала.

      После наступления темноты мы приоткрыли крышку убежища, не опасаясь, что нас обнаружат.

      У нас были вода, хлеб и такая роскошь, как наполовину зажаренный цыпленок, но есть не хотелось. Стоило кому-нибудь из нас пошевелиться, как мы слышали под собой хлюпающие звуки. Но нам было просто необходимо время от времени подвигаться, чтобы размять занемевшее тело. Напряжение росло. Один за другим мы начали плакать. Мать пыталась шепотом успокоить нас, но мы уже не могли остановиться. Мы тряслись от рыданий, но боялись двигаться, чтобы не слышать страшных звуков. Рыдания становились все громче, Лида плакала уже взахлеб, и мать не сдержалась. Ее нервы тоже были на пределе.

      – Замолчите сейчас же! – закричала она. – Замолчите, иначе накличете большевиков на свою голову.

      На какое-то время мы успокоились, но так продолжалось недолго.

      – Давай выйдем отсюда, мамочка, – стали канючить мы. – Давай перейдем в какое-нибудь другое место,