Киммерийская крепость. Вадим Давыдов

Позвоните сэру Уинстону и скажите, я желаю видеть его немедленно.

      – Да, сэр.

      – Ваши соображения по поводу смены декораций в разведке я желаю видеть к тому моменту, как Черчилль появится на пороге. И ещё одно.

      – Я слушаю, сэр.

      – Мы не будем воевать с Японией. Никогда. Пусть Рузвельт управляется в одиночку, если ему очень хочется. А что касается леди Рэйчел…

      – Да, сэр?

      – Ума не приложу, что мы станем делать, когда она уедет.

      – Уедет?! – удивился Глокстон. Удивился так, что, против обыкновения, вовсе не потрудился этого скрыть. – Прошу прощения, сэр. Уедет – куда?!

      – То есть как это – «куда»? В Россию, разумеется.

      – Сэр, я вас не совсем понимаю, – осторожно наклонил голову вперёд Глокстон.

      – Что же тут непонятного, Артур? Вы же видите – она держится из последних сил. У меня разрывается сердце, когда я на неё смотрю. Конечно, она уедет. Что?

      – Я полагал, этот молодой человек вернётся в Лондон, – поправляя и без того безупречно повязанный галстук-бабочку, проговорил Глокстон. – Леди Рэйчел – в Россию? Это просто невозможно. Если он действительно любит её, он просто обязан вернуться.

      – Вы совершенно не понимаете русских, мой дорогой друг, – Эдуард, резко запрокинув голову, выпустил в потолок густое облачко желтоватого дыма и весело подмигнул Глокстону.

      Сталиноморск. 28 августа 1940

      Гурьев будто очнулся и снова посмотрел на девушку:

      – Что?

      – Почему она не с вами?

      – Потому что это невозможно.

      – Вы давно с ней виделись?

      – Давно. Очень давно. Она не здесь, Даша. Далеко отсюда.

      – Я знаю, – нетерпеливо сказала девушка, сердито сводя вместе выгоревшие на солнце брови. – Кто она? Испанка? Нет, нет, имя… Кто она, кто!?

      Он чувствовал – интуицией, которая практически никогда не подводила его – до тянущей пустоты в желудке чувствовал, насколько важен его ответ. Не правильный ответ – правдивый. Честный. Как на духу. Он не знал, почему и зачем. Но ощущал необходимость этого разговора с предельной, пугающей ясностью, неотвратимой, как восход солнца. Всё зависело от того, сумеет ли он.

      – Англичанка, – после недолгой паузы выговорил Гурьев. И добавил, словно извиняясь (Боже мой, перед кем?!): – Даша. Так бывает, – даже если у людей друг к другу очень сильные чувства, но у них такие разные жизни… Такие невероятно разные, что в одну их соединить никак невозможно.

      – Это вы себя так уговариваете.

      – Ты жестокая девочка, – улыбнулся Гурьев.

      – Нет. Я честная. Хотите, я вам помогу?

      – То есть?

      – Я думаю, вы и сами всё знаете. Внутри – всё знаете. Просто иногда – этого недостаточно. Иногда – нужно, чтобы кто-то другой сказал это громко. Не вообще – а вам. Именно вам. Вы слышите?

      – Слышу, – подтвердил еле заметным кивком Гурьев. – Слышу.

      – Это – как будто болезнь, – произнесла девушка так, что у Гурьева внутри всё завибрировало в предчувствии чего-то невообразимо важного. – У многих это недолго, почти у всех. Недолго. А у таких, как вы и как я… Как она